Воспоминания моего дедушки записаны с личного дневника:

«Жизнь прожить – не поле перейти»        

Я, Гуляев Алексей Васильевич, родился в 1920 году 23 марта в семье крестьянина село Владычное Первомайского района Ярославской области. Отец помер в 1925 году от поруба ноги. Мать осталась с 5 детьми – младшей было 9 месяцев, старшей – 11 лет. В 1930 г. семья вступила в колхоз. Мы все помогали матери при работе ее в колхозе. На меня одного мужчину в семье возлагалась заготовка дров. После окончания семи классов поступил учиться в Вологодский автодорожный техникум, в 1938 году его окончил. Направлен был на работу в Ивановскую область в Семеновский район, где работал техником в дорожном отделе. 24 ноября 1939 г. был призван Семеновским РВ Семеновского района Костромской области в Красную армию. Когда эшелон с призывниками стоял в Москве, ночью на Красной Пресне по радио объявили о начале войны с Финляндией. Любители выпивки из призывников на привокзальной площади начали переворачивать и разбивать ларьки. Был вызван взвод НКВД. Кто попал на месте преступления, были арестованы. И эшелон срочно вышел из Москвы. Прибыли в г. Новозыбков в запасной 800 с.п. Нас поместили в школьное здание с 2-х этажными нарами. Обмундировали во все б/у, за исключением нательного белья, обмотки и брюк (диагональньно темно-синие). Ботинки достались с дырками, шинель порвана. Учеба началась в тесных помещениях. За месяц учебы ни разу не стреляли. Немного строевой, изучили винтовку, а, главное, тактика атаки с криком «ура» по замерзшему вспаханному полю. Почти каждую неделю ночные, а то и дневные, тревоги.Через месяц учебы начали отправку на фронт маршевых батальонов, состоящих из первых 8-ми рот, я был в 9-ой и не попал. Еще месяц учебы.В конце декабря начали обновлять обмундирование и обувь. Затем без оружия погрузили в эшелон и повезли в г. Брест-Литовск. Прибыли в ночь на 1 января 1940 г. Я попал в 1-ю роту 333 с.п. 6 ксд. Через некоторое время меня перевели в саперную роту. Присвоено звание сержанта, был старшиной саперной роты и заведующим складом инженерного имущества. Саперы большинство были заняты на работах: обустройство артиллерийского полигона, летних лагерей, а затем работали на укреплении границы - окопы с укреплением стен в полный рост, пулеметные гнезда, артиллерийские копанера и полукопанеры, проволочные заграждения. Накануне войны в Брест поступили новые образцы оружия и военного снаряжения. Нашей роте выдали новые водолазные костюмы, и необходимо было срочно их освоить. Команда в 7 человек и командир роты были отправлена на реку Муховец осваивать легкие водолазные костюмы, два человека были в казарме, а остальные работали на укреплении границы. Мне было приказано отвезти работающим на укреплении границ белье нательное и постельное, а также вымыть ребят до 20 июня 1941 г. Я приехал на границу как раз к раздаче обеда. После обеда я получил приказ совместно с противотанковой 45 мм батареей на кон. тяге перейти км на 10 ближе к крепости. Когда мы проходили мимо пограничной заставы, за которой должны работать, пограничники заканчивали рыть окопы в полный профиль вокруг заставы. Мы спросили: «Ребята, что такое будет?». Они ответили: «Опасная обстановка». Мы на указанное место пришли и начали ставить палатки. К нам прибыли 2 лейтенанта, окончившие военные училища. Роту готовили довести по численности военного времени. У них были бинокли, личное оружие и планшетки. Командирам старым было разрешено уехать на квартиры, а нам разрешили раздеваться на ночь. Когда молодые стали просматривать тот берег реки, то мне говорят, что палатки поставим под прямую наводку немецких пушек. Я говорю: «Давайте поставим их за кустарник». Они говорят: «На карте указано это место». Мы в субботу занимались натягиванием колючей проволоки на ранее забитые колья (в 6 колов). Все укрепления были закончены, но в них никого не было. Недели за 2 до войны у каждого было в подсумке по 60 патронов, но получили приказ все патроны сдать, а получить 6 ящиков без права распечатывать до особого приказа. У меня был 1 ящик и 420 шт. россыпью бронебойно-зажигательных. Весь день 21 июня в субботу мессера перелетали границу и наблюдали, что мы делаем. Пока пограничники сообщат на аэродром и прилетит наш «ястребок», мессер перелетает на другую сторону, так повторялось несколько раз. Утром 22 июня 1941 г. (воскресенье) меня пинают в ноги и кричат: «Товарищ старшина, вставайте, война, кругом рвутся снаряды, палатка разорвана, в небе строем, как на параде, летят бомбардировщики». Я кричу: «Товарищи командиры, каков будет приказ?» Они отвечают: «Взять оружие и боеприпасы и отходить вглубь территории». Я с одним красноармейцем прополз в палатку к командирам, взяли ящик с 420 патронами. От границы шла старая дорога, мы выбежали, стало светлей, и мы увидели на той стороне аэростат с наблюдателем. Артиллерия переносит огонь по уходящим. Мы сошли с дороги, патроны взяли за гимнастерки и побежали. Немного не добежав до речки, нас догоняет мессер и строчит из пулемета. Нас спас обрыв в речку, мы спрыгнули (я сильно ушиб ногу), он полетел впереди за бегущими. Мы их потеряли из вида. Речку перешли вброд, я на другой стороне лег, поднял ноги и воду вылил. Я решил идти к крепости, там были видны пожары. Встречаем старшину батальона связи нашей дивизии (мы с ним знакомы), он ждет своих на завтрак, но никого нет. Он сказал: «Мы вчера были на ученьях, командиры ушли домой, а мы остались». Мы рассказали, что это война. Он нас накормил и дал по котелку и ложке и галет со сливочным маслом. Мы пошли к крепости. Встречаются примерно человек 15 красноармейцев, спрашивают: «Вы куда?» И говорят нам, что дан приказ войскам покинуть крепость. Мы пошли с ними вместе. Вышли на дорогу Брест – Минск, там оказалось полно войск. Нас, как саперов узнали, приказали помочь машине с женщинами и детьми выехать на дорогу, что мы и сделали. Остановил красноармейцев, кто с винтовками, предлагаем патроны, но не все берут, а берут с опаской. В первый день дошли до Кобрина, немцы на ночь над дорогой навешали осветительные ракеты, «ночлег с комфортом». На 2-й день начали бомбить и обстреливать. При бомбежке меня осколком ударило в ногу, но возле ноги было деревцо, осколок срубил его, а затем ударил в ногу. Погиб мой товарищ. Я не мог его найти, на дереве были остатки от его обмундирования. Потом я ехал на пушке с трактором  С-80. Внезапно налетели, и я успел отбежать метров на 20, бомба взорвалась у пушки, и она перевернулась вверх колесами, а трактор стоит. Я вспомнил, что у меня патроны бронебойно-зажигательные, и я стал стрелять в пикирующего на трактор ,второй самолет. Наступила тишина, все смотрели на самолет. Я боялся, что его собью, и он раздавит меня крылом. Но внезапно самолет отвалил в сторону и произошел сильный взрыв. Услышал крики «ура». Все встали, самолеты улетели, говорят, что этот самолет взорвался в воздухе – мои пули попали в цель. Движение снова началось. Я шел прихрамывая. Меня догнал наш танк, остановился и меня пригласили на броню. На броне был экипаж с другого танка и еще несколько красноармейцев. Танк двигался без остановок при бомбежке. Дорога шла лесом, затем вышла в поле и повернула вправо. Пехота, стоящая в обороне перед выходом дороги из леса, снялась с места обороны и ушла. Мы проехали около 1 км, и танкисты решили остановиться. Танк поставили под деревом. Нас оказалось человек 12-14, стали курить. Вдруг из леса появляется черный танк, на нем красный флаг. Стали рассуждать, что у нас черных танков нет, но почему красный флаг? От пехоты, которая ушла, остался 1 красноармеец. Он от нас был метрах в 70-и, обернулся и поднял руку, чтоб его подвезли. Из танка раздалась пулеметная очередь и красноармеец упал. За этим танком двигались другие танки. Мы поняли, что это немцы. Вскочили и побежали через дорогу к танку. Я бежал последний. Все, кто бежал, упали посреди дороги. Я добежал до танка, над ним раздался взрыв, и дерево стало оседать на танк. Я побежал по лугу от дороги, по мне стреляли из пулемета и даже из пушки. Короткими перебежками я добежал до ржи и лег в борозду. Сколько по обеим сторонам дороги летали маленькие самолеты и на замеченных красноармейцев сбрасывали гранаты. Я решил застрелиться, оставшись один. Танки, мотоциклы шли до вечера, их было не меньше сотни. Хотел последний патрон в патронник на затвор. Не двигается. Осколком повредило подающий спусковой механизм и магазин, у меня была винтовка СВТ. Когда самолет улетел далеко, я пошел к хутору.Хозяйка кричит: «Заходи быстрей в хату, самолет близко, он уже сжег одну хату, заметив красноармейца». Оказывается, по обе стороны дороги летают маленькие самолеты, срезают связь. Хозяева меня накормили и предложили идти в село сдаваться в плен. Я сказал, что в плен живым не сдамся. Тогда хозяин стал просить у меня винтовку, мол, без оружия теперь безопаснее мне будет. Я отказался, не сказав, что она не исправна. Выпросил у меня гимнастерку в обмен на пиджак и хлеб. Когда стало темнеть, я пошел в левую сторону (на восток) от дороги. Ночевал в сарае-сенокосе, со мной оказалось еще 3 чел.: один в шинели в накидку на крючках на шее, как будто только умылся; замполит, да еще вроде поддавши; с ним солдат угрюмый, ни слова не произнес. Замполит говорит: «Пошли сдаваться в плен». Я отказался, один согласился. Мы ушли вдвоем. Встретились в одном помещении – склад для снопов – человек 200, все с котомками идут домой со строительства аэродрома, осуждены за опоздание. Дня через 2 я догнал свои войска, шедшие по проселочным дорогам. Здесь находились только дивизии, мелких подразделений же не было. Нас было около 2,5 тыс. чел. Кто с оружием, кто без. Командовал старый полковник, его сопровождала очень физически здоровая медсестра. Однажды вечером он обратился к нам. Сказал, что на рассвете должны перейти ж/дорогу, реку и шоссе, по которым движутся немцы. Целую ночь шли по болотам. Когда взошло солнце, мы вышли из леса и подошли к ж/д. В это время с востока пролетел самолет и нас заметил. Когда подошли к реке, стали раздеваться, с запада идет товарный поезд, перед нами останавливается, и выскакивают солдаты. Полковник просил не заходить в деревню, а двигаться дальше. Немцы стали преследовать тех, кто пошел в деревню. Разведка доложила, что за 100 м за сосновым лесом заводятся танки и автомашины. Мы ползком стали двигаться к дороге. Немцы в деревне все закончили и двигаются к нам. Мы внезапно с криком «ура» поднялись и выбежали на дорогу. У немцев произошло замешательство, многие машины загорелись. Я стрелял бронебойно-зажигательными патронами. По другую сторону дороги было болото с мелким кустарником, а дальше лес. По болоту мог двигаться только человек. Прилетели самолеты, стали нас бомбить и обстреливать. До леса дошло нас 500 чел. Дальше уже тропами через пинские болота. Пищи никакой не было. В одном хуторе под расписку полковник выпросил лошадь, ее забили и каждому красноармейцу дали по куску мяса, жарили на шомполах и поели. От голоду люди падали и их оставляли без помощи. В один день подошли к деревне, там кричат: «Быстрее, мост будем взрывать». Я шел с трудом и еще со мной красноармеец из нашей роты. Вдруг снизу кричат: «Старшина, идите к нам». Я не реагировал на это. Потом кричат: «Гуляев, иди к нам». Там сидели те 7 чел., которые накануне войны ушли осваивать водолазные костюмы. С ними был и командир роты. В первую очередь мы попросили есть, у них были 2 буханки хлеба и сахар. Мы это все съели. Комроты сказал, что они состоят в истребительном отряде, уничтожают мосты и другие ценности. Нас взяли в отряд, тут была машина и танк Т-34. Через мост все отступающие прошли, и комроты говорит: «Мы с тобой будем взрывать этот мост». Но откуда-то наблюдали за мостом, где зажигать шнур, и при приближении к этому месту вели стрельбу. Ребята и танк ушли, мы остались втроем. Я предложил снять бочку с оставшимся бензином и прокатить по мосту. Что и сделали. Бросив спичку, вскочили на подножку машины и уехали. Мост загорелся, потом взорвался. Следующий мост большой мы тоже взорвали с комроты. Когда поехали все на машине, мотор начал чихать. Машина остановилась, из кабины вышел майор, бывший начальник инженерной службы дивизии (знал меня в лицо), и командиру роты приказал: «Тех 2-х, что к нам прибыли с машины ссадить». Комроты сказал: «Это старшина моей роты и красноармеец». Майор вторично приказал, комроты вторично повторил, но на третий приказ комроты выполнил, и нас оставили, дав нам буханку хлеба. Больше комроты я не видел. Нам было приказано прибыть на ж/д станцию Лунино. От ст. Лунино с другим сводным подразделением 6-7 июля прибыли в район г. Житковичи. Но перед городом  меня встретил начальник инженерной службы 125 полка. Он знал, что я был старшиной саперной роты 333 с.п. в крепости, и зачислил меня старшиной роты 34 с.п. 75 с.д. на старый гран на ж/д Брянск – Барановичи, нужно было восстановить проезд авто и гужевого транспорта по этому ж/д мосту. Затем я его заминировал и комроты взорвал. Отступили по левому берегу р. Припять, нас поддержали корабли Пинской флотилии. Гомель уже был занят, и мы находились в глубоком тылу. От ст. Калинковичи нашу роту марш броском направили на р. Сож для устройства паромной переправы. Войска стали грузить на ж/д транспорт, чтоб успеть переправить через Днепр в г. Речица. Мы прибыли на р. Сож и из 2-х баркасов сделали паромную переправу. На один паром заходит генерал, кричит: «Кто комендант переправы? Сейчас я его расстреляю». Я ему представился и сказал, что комроты и политрук ушли обедать в деревню. Он расстегивает кобуру и берется за пистолет. Я ему говорю: «Вон два капитана на берегу, друг на друга пистолеты держат за очередь». Он на них крикнул, меня отвел на край носа баркаса и говорит: «2 км отсюда немцы, на той стороне, куда мы переправляем, поставь мою машину вне очереди». После полудня нашу роту сменили. Мы отошли с километр и сели обедать. Вдруг летит «рама», над переправой сбросила 5 ракет – 1 красных и 4 зеленых, через нас полетели снаряды. Все войска пришли в движение и пошли на юг без остановок. Через Чернигов прошли рано утром, город был весь в дыму. Переправились по деревянному мосту через какую-то реку, и мост был уничтожен. Немцы ночью высадили десант и устроили переправу. Уничтожить переправу нашим войскам не удалось. Началось отступление. Саперы на новом месте копали щели и окопы для штаба полка, для себя даже окопов выкопать не успевали, как снова отступали. Внезапно получаю приказ все конные повозки гнать по заданному маршруту на г. Пирятин. Когда подъехали к Пирятину, меня направили через мост, а другие повозки влево по берегу. Когда я приехал по направлению на большом лугу, восточнее Пирятина, стояли сотни повозок без лошадей, в средине повозок стояла легковая машина ЗИС-101 без колес. Я все, что было на повозке, сбросил в реку, лошадей распряг и отпустил. В повозках нашел сухарей, сала, махорки. Все сложил в вещевой мешок. Нашел поплавок от штурмового мостика, набил сеном и стал переправлять ко мне на другой конец. Зацепился, а затем залез раненый красноармеец. Поплавок стал тонуть, но мы переправились. Когда я вышел на берег, под единственным деревом стояло несколько человек, мне показалось, что они только переоделись. Я им говорю: «Что вы сидите? Вон там сколько войск идет». Мне отвечают: «Отсюда не выйти, там старое русло, заросшее камышом». Я сказал: «Кто желает со мной идти?» Я прошел через пинские болота. Мне дали 2-х красноармейцев с карабинами, и мы пошли, в старом русле чуть не утонули, но все же перешли. Я думаю, что это был командующий Ю.З. фронтом с штабом. Красноармейцы должны были возвратиться обратно. Я пошел с отступающими на восток. Оказалось восточнее Пирятина  танковые армии немцев замкнули кольцо, окружавшее Ю.З. фронт. С боями пробивались из окружения с боями прошли через м. Синча. После Синчи шли по балке, руководил какой-то капитан. Балку пересекала дорога, идущая на восток. Когда мы подошли к дороге, на дороге появились танки, мотоциклы. Я и еще 6 человек бросились по вспаханному полю, за нами помчался мотоцикл, но вскоре его сменил танк. Он уже перестал стрелять, видимо хотел нас задавить, но перед нами оказался канал с водой и через него положена широкая доска, по ней мы перебежали, а там огромная скирда соломы и небольшая хата. Танк вернулся обратно. Все, кто были на дороге, окружены мотоциклами и танками. Мы передохнули и пошли дальше. Через 2 дня мы опять нашли большую группу наших войск. Командование нам сказало, что за рекой Сулой стоит армия Буденного, пробьемся любой ценой. В одном месте нас встретили 8 танков и пехота, на чистом поле пошли навстречу друг другу, но на рукопашный не сошлись, немцы с танками повернули и мы тоже. Убитых хоронили в с. Лучки, медальонов солдатских насобирали полную солдатскую шапку, и полная церковь раненых. Был дан приказ: через реку переправляться запрещается. Решили оборонять Лучки. Немцы стали уничтожать окруженных небольшими группами. Дошло и до Лучек. Я и еще один красноармеец были поставлены в огороде у улицы, идущей от мельницы. Приказ: отходить к реке можно после обхода от мельницы ст.пулемета. Мы выкопали окопы для стрельбы с колена. Дежурили 3 суток. На 4 сутки смотрим, от мельницы вышел немецкий танк, в него кто-то бросил гранату. Танк отошел на склон. Стали бросать гранаты. На склоне началась рукопашная схватка, мы начали стрелять, только нас двое, больше нет никого. По нам стал бить миномет. На горе у мельницы появилось 8 танков, появились самолеты. Я смотрю, бомба летит прямо на меня, я сжался в маленьком окопчике в комок. Бомба взорвалась. Меня встряхнуло и начало засыпать землей. Когда кончились падать комья земли, я на коленке увидел осколок как лезвие бритвы. Разрезал брюки, кальсоны. Я его выдернул, пошла кровь. Я не мог подняться, заклинило комьями земли, товарищ первый вылез и за руки взял меня, и я с трудом вылез. Танки за плетнем огорода были в 10 м. Мы бросились в сарай из камыша и зарылись в солому, и я сразу заснул. Проснулся, чувствую, кто-то подходит. Определил, что это товарищ. Оказалось, что уже утро около 10 часов. В сарай забегает мальчик лет 8-10. Я спрашиваю: «Немцы в деревне?» Он отвечает: «В деревне никого нема, вчера немцы кого поубивали, кого в ричце утопили, а большие командиры сегодня утром сели на машину, подняли белый флаг и уехали в Синчу сдаваться в плен». Нас народ деревни встречал враждебно, никто не дал нам есть. Во время этого боя было несколько человек убито, и сгорели хозяйственные постройки, и погибли животные. Мы решили переправляться через реку. Пошли к церкви и с главной улицы свернули к реке. За углом на нас напали 6 немцев, привели на площадь и посадили, там еще было человек 15-20. Меня начал один солдат пинать, что-то орать. Один из наших понимал по-немецки, сказал, что он требует звездочку с пилотки. Я ему отдал, он ее на бумажник прикрепил. Никакого обыска не было, допросов тоже. Повели нас по мосту, за который мы на танки ходили в атаку, там наших никого не было. Первую ночь мы ночевали в сарае-крольчатнике по 2 человека в клетке, на второй день нас привели в г. Миргород, там разгружали машины с продовольствием в церковь. Ночевали на чердаке 2-х этажного дома. После нас ввели в колонну 10 б.человек. Конвоировали с машиной, на машине был установлен пулемет. Кто не мог идти – расстреливали, кто не мог до конца колонны оправиться – тоже расстреливали. Кормили 1 раз в сутки. Заранее до прибытия колонны варили баланду из кукурузы и картофеля не мытого и не соленые. В полдень бочки устанавливали посреди занимаемой территории, к каждой бочке была очередь, где стоял раздающий с черпаком и солдат с палкой. Порцию выливали в посуду, у кого какая есть, если нет котелка, то лили, кто чего подставит: в пилотку, полу шинели или гимнастерки. Если кто замешкался, солдат бил палкой. Из одной очереди в другую переходить запрещалось. Населенье, узнав о приближении колонны, ложили на дорогу на большом протяжении продукты питания, за кусок хлеба создавались драки, что усмирялось выстрелами. Были очень страшные пункты ночлега: один в чистом поле без всяких построек, колючая проволока, вышки и ямы для укрытия от ветра, по 2-3 человека, чтоб согреться менялись местами. В Кировограде в тюрьму пригнали 20 октября 1941 г. После должны гнать в г. Умань. У меня была дизентерия. Из двора старой тюрьмы перегоняли в новую 4-х этажную, на ночь стали пускать в здание. Шел дождь со снегом, я не мог попасть в двери, шли по головам. Я обнаружил, что люди идут и по другую сторону здания вниз по бетонной лестнице. Я тоже спустился, там лезли в какое-то 4 угольное отверстие на коленях. Я тоже полез и очутился в камере 1 этажа. Но там было столько людей, что я с трудом  встал. Ночь проспали стоя. Утром стали выгонять. Мне не хотелось выходить, меня бил озноб и хотелось пить. Я пошел на 4-й этаж в самую дальнюю камеру. Камера было 2-х комнатная, во второй комнате лежали два покойника, один на другом (видимо из-за экономии места). Я сел за них и стал дремать. Разбудил меня звук кованых сапог. Наконец, в камеру вошли солдаты с овчаркой, собака схватила мою руку, но не кусала. Я встал и пошел. Меня к дверям к старой тюрьме привели последним. Дали мне пайку хлеба и черпак баланды. Места там не было, и солдаты стали меня пихать в спину, чтобы закрыть дверь. В это время на мой кусок потянулись руки и стали у меня его вырывать. Ближайшую руку я укусил, она отдернулась, но в руке у меня осталось, только то, что я держал мертвой хваткой. Их другой руки внизу вырвали котелок, я стал обречен на смерть. Когда народ разошелся по всему двору, я стал искать, где можно оказать медицинскую помощь. Нашел, где лежат больные и раненные. Спросил, оказывают или нет медпомощь. Сказали, оказывают помершим – похоронят где-то. Подходит ко мне один парень и спрашивает: «Ты украинец?» Я говорю: «Русский». Он говорит: «Сейчас  украинцев г. Кировограда и области отпускают домой. Ты похож на украинца, но должен знать адрес, куда выписываться и украинскую фамиль». Он мне дал адрес, а со мной в крепости в нашей роте служил Гребенюк, и я взял его фамиль. Стал в очередь, все записали, выдали бумагу-удостоверение. При выходе отобрали у меня шинель и пилотку, сказали: «Дойдешь до дома и без этого». Это делали все гражданские украинцы. После обеда построили, офицер на чистом русском языке дал нам напутствие, чтоб помогали немецкой армии. С песней «распрягайте хлопцы коней» выпустили из тюрьмы. У тюрьмы было много женщин, одна сказала: «Этому  хлопцу не давайте пищи, а то он поест и помрет». На повороте на улицу женщина мне предлагает фуражку пограничника. Я отказался, если бы взял, меня застрелила. На улице одна женщина позвала в квартиру, дала мне тарелку борща и кусок хлеба: «Больше тебе нельзя – помрешь». Пришел муж, поговорили. Их сын служит где-то. Вечером меня подвела к забору, отодвинули одну доску и сказали: «Иди, там тебя встретят». Встретил молодой мужчина, позвал в веранду, велел раздеться до гола и обмундирование положить. У дверей было очень много вещей. Предложил лечь на кровать, я лег и сразу заснул. Вдруг будят, говорят: «Уже  утро». Дал мне кружку молока, кусок белого хлеба, дал пальто рваное и шапку. Сказал, что по этому адресу не ходи. Пошел я в обратном направлении, откуда вели. Идти не могу, в первой деревне прошусь ночевать – не могу идти. Они говорят, что у них стоят немцы, сейчас ушли на аэродром. Но все же согласились до прихода немцев мне у них побыть. Велели все с себя снять. Положили в русскую печь, чтобы уничтожить вшей, а меня вымыли в корыте, и положили на лавку на половичек, и половиком закрыли. После, как обмундирование прожарилось, меня разбудили. Я оделся. Накормили меня и попросили уходить. Он мне рассказал, что Днепр мне не преодолеть, он как граница. Все плав. средства отобраны. Немцы где-то под Москвой, но вот Одесса не взята, и рекомендовал мне идти на Одессу. Кировоград я решил обойти с восточной стороны. В первой деревне попросился ночевать. Оказались пожилые люди – муж с женой. Меня приветливо встретили и решили меня подлечить. Я все лежал на печке. Хозяин – старый пчеловод – лечил травами, и у меня дизентерия прошла, и сам окреп. Они меня со слезами проводили. Жалели, что у них нет сына (он на войне), а то бы они меня прокормили до прихода Красной армии. Я порядочно прошел и в одной деревне ночевал у учительницы из Рыбинска. Они сказали, что Одесса взята, лучше идти на Москву, что я сделал. В деревне, чтоб ночевать, нужно обратиться к старосте. С большими трудностями я шел и дошел до дороги Минск – Москва. В 20 км от дороги я в 1937 г. был на практике в Холопеницком районе, жил в д. Гута. Из армии писал письма одной девушке, она приглашала при возвращении из армии заехать к ним. И вот я явился в лохмотьях и чуть живой. Правда на второй день, как я пришел в деревню, меня пригласила к ним. Она была солидная девица, а я – доходяга, нищий. Дня чрез 2 я, сидя у окна, увидел, что деревню окружают немцы на лыжах. В хате был один. Заходят 2 немца, спрашивают документы. Я подаю то, что дали в Кировограде. Прочитав это немец велел идти на улицу, я хотел одеть пальтишко, но не разрешили. На мне была рубашка из плащевой палатки и рваные болд.брюки, нижнего белья не было. Людей всех выгнали на улицу. Мороз был градусов 25 или больше. Меня повели в конец деревни, а там дальше дороги нет. Женщины плачут, и я решил, что меня расстреляют. Довели до крайней хаты, там были еще 2 немца, я обрадовался, что 4 пули – без мучений покончат меня. Но они поговорили и повели меня обратно. В средине деревни стояли подводы, был офицер и переводчик. Меня стали допрашивать: давно ли прибыл, какая причина, был ли у старосты, знаешь ли дом старосты. Посадили на подводу и поехали в другой конец деревни. Я указал на дом старосты, меня ввели в дом и проверили, что я говорил. Старосте сказали, что если завтра к 9 часам он меня не привезет в район в комендатуру, он будет расстрелян. У старосты было 2-е детей. Я его не знал, он в то время служил в армии. Я решил никуда не уйду, а то дети старосты останутся сиротами. Утром староста заехал за мной, и мы поехали в район. Комендант начал допрос. Мне в эту ночь приснился сон, что меня немцы арестовали и везут на паровозе, и предложили работу. Я за ночь придумал, что говорить. Сказал, что был в тюрьме в Кировограде, заболел дизентерией, и меня отправили крестьянину на уборку урожая по этому адресу. Урожай убрали. Он меня отпустил. А до войны я жил здесь, то сюда и пришел. На допросе был гражданский, он задал мне вопрос: «Кто был заведующим дорожным отделом?» Я сказал, что Барадок. Он сказал: «Правильно. Я тебя, хлопец, помню». И комендант сказал: «Вам лучше выправить документы местного жителя. Для этого нужна порука письменная за вас 3-х жителей деревни, в т.ч. старосты, и до 1 апреля деревня обязуется вас прокормить. С 1 апреля возьмем вас на работу по строительству дорог и дадим карточки и зарплату». «А сейчас, — сказал он, — пока вы здесь, — поставил печать и подпись на выданные в Кировограде документы, — вас никто не тронет». Со старостой ехали молча. Люди мне сказали, что староста за меня не дает поручения. Деревенские жители решили прокормить меня до 1 апреля по очереди по неделе. Тяжело было, неделя прошла, а никто не приглашает. Решил вечером выйду в поле, сяду, засну и замерзну. Но вот меня позвал молодой мужчина, живший в примаках. У тетки, знакомый моей девушки. Я занимался разными легкими работами: вил веревки, вязал уздечки. Он мне сказал, что был перед войной демобилизован, жил в деревне 4 км отсюда. Вошел в примаки. женщина очень богатая, но старше его. В начале войны его на лошади послали на ж/д станцию разгружать вагоны. Вагон был с автоматами и патронами, книги контроля никакой не было, и он привез ящик автоматов и ящик патронов. «Как наступит тепло, уйду в лес, ежели желаешь, пойдем вместе». И решили, что пойдем в партизаны. Коменданта, который мне поставил печать, увезли в кандалах в Германию. Комендантом стал немец финского происхождения, очень злой. В марте месяце за мной пришел волосной агроном и полицейский. Приказали собираться, на 2 дня продукты и запасное белье. У хозяев хлеб был в печке, и меня забрали без продуктов. Привезли в Холопеничи в КПЗ и заперли. Слышу, через некоторое время докладывают коменданту: «Люди для отправки готовы, не хватает 1 человека». Он говорит: «Там сидит 1 человек, забирайте его и отправляйте». Когда я вышел, это был тот человек, который спрашивал фамиль зав. дор. отделом. Он сказал: «Отправляют в Германию». На улице стояли пароконные сани с людьми и охраной солдат, меня посадили и поехали на ст. Крупки. Оказывается комендант любил расстреливать таких, как я, поиздевавшись над жертвой. Тот человек сказал правду, но она оказалась очень гадкой. Привезли из Крупок в Минск, там продержали дня 4, а затем поездом отправляли в Германию. Один раз днем на станции давали кружку кофе и кусок хлеба. Я так голодал, что не помню, как с поезда привели в город. Приказали всем раздеться и все сдать на хим. обработку. Очень много было слез, крика у девушек и женщин. Обработанное сначала выносили солдаты, затем стали выносить и одеваться сами. Построили всех в ряды, и началась работорговля. Я попал в группу из 92 человек. Нас посадили в большие грузовые автомашины и нас повезли в горы. В этот день говорили, что у немцев была пасха.Машина остановилась у развилки дороги. Через речку был пешеходный мост. На другой стороне реки стоял барак, окруженный колючей проволокой, и рядом жил дом. 21 чел. перевели через мост и поместили в барак. В бараке до нас жили французские военнопленные. Все постельное на нарах одноэтажных осталось после французов, стоял ящик с картофелем. Нас накормили пюре картофельным с перловой кашей. Утром проснулись, ящика нет. Вместо пюре дали какой-то баланды. Поваром стал из нашей группы грузин Гриша, он видимо знал немецк[ий] язык и жил вместе с охраной. Баланда была из свеклы, которую мы возили на тачке от тауэра, идя с работы. Работали в горах: рубили кряжики из бурелома для бумаж[ной] фабрики, готовили ямки среди скал и носили в них землю для посадки елок. 12 человек – подростков, пожилых и меня – как неспособных производительно работать, отправили вниз в город. Нас купил, видимо, городской муниципалитет. Ремонтировали проезжую часть улиц, а в воскресенье разгружали мозаику (каменн[ые] кубики для мощения улиц). Кормили очень плохо. Один заболел туберкулезом и его куда-то отправили. У меня тоже начался туберкулез, у одного от голоду распухли ноги. Трое решили бежать, целый месяц все собирали для них соль. Один говорил по-немецки. Приглашали и меня, но я с трудом ходил. На следующ[ий] день, когда нас вели на работу, конвоир каждому встречному говорил, что 3 русских убежали. Через 2 дня мы их увидели под конвоем полицейских. Крикнули нам, что отсюда не уйти. Их больше не видели. За лето мы, 9 человек, выкопали 3 пруда, затем работали на стр-ве коттеджей для высокого начальства. На зиму нас перепродали в г. Вайденау на завод огнеупорного кирпича. Там уже были наши. Жили в бывшей конюшне. Охранники были фолькштурмовцы. Сначала работали в карьере по добыче каолина (бел[ой] глины). В первое утро на работе научился считать по-немецки до 128. Выстроили в шеренгу и начали что-то кричать. Рядом стоящий парень говорит: «Кто из вас 128?» Я говорю: «Я». «Делай 2 шага вперед и кричи их». Что я и сделал. Подходит ко мне верзила, бьет меня по правой стороне лица. Я начинаю падать, он бьет меня по левой и я стою. После вручает мне лопату. Когда совсем рассветало, он мне говорит: «Ты немощный (больной почти), пойдем к немецкому человеку работать». Сто двадцать восемь запомнил навсегда. Немцу и мне надо было снять слой песка до белой глины на площадке, которую разработают за день. Немец начал со мной разговор на чист[ом] русском. Я спросил: «Откуда знаешь русский». Он сказал, что был в ту войну в плену. «Нам, — говорит, — русский Царь давал мяса больше, чем вам дает Гитлер». Он рассказал, как вести себя на работе. «У нас нет перекуров с дремотой, на работе можно курить и работать, если работа не сидячая, садиться запрещено». Потом говорит: «Видишь эту собаку?» Я говорю: «Не вижу». Он указывает на мастера, который меня бил. «Так вот, когда он тебя видит, ты работай, а не видит, стой». Он сказал: «Здесь есть грибы, ты собери, а если у тебя есть деньги, я тебе принесу картошки». Мне еще на Украине одна женщина дала 5 марок. Я набрал белянок, а он принес 1 кг картофеля и сдачу. С этим немцем мне было хорошо, я не уставал. Длилось это недолго. Нас перевели работать в завод. Разгружали вагоны с углем, камнем, песком и шамотной глиной, грузили в вагоны шамотн[ый] цемент и очищенную белую глину. Работа очень тяжелая, даже в воскресенья разгружали вагоны с углем. Кормили плохо, вечером давали кофе и 400 г хлеба с примесью опилок. На следующий день утром кофе, а в обед давали баланду из кольраби или брюссельской капусты. Жили в кирпичном здании бывшей конюшне с двумя окнами и железн[ой] дверью. Были 3-х этажн[ые] нары с соломой набитые матрасы. Все время после работы ходили голые, так как было очень жарко. В воскресенье на улице в котле кипятили всю свою одежду, освобождались от вшей, были клопы и блохи. На ночь у дверей ставили «парашу» и дверь запиралась на замок. У охраны были собаки-овчарки. Но вот нас опять, видимо, перепродали. Привезли в г. Гогенэльбе на лесопильный завод. Поместили нас в «комнат[у]», сделанной на чердаке жилого дома.  Стены, потолок из досок 2,5 см, кровати 2-х этажн[ые], вместо матрасов солома, освещение 1 лампочка и чугунная печка, дрова носили с завода. На заводе в основном всю зиму расчищали колеи для вагонеток от снега. Снега в эту зиму насыпало столько, что не видно было столбов со связью. Ночью нас никто не охранял, так как уйти было невозможно. Весной перевели в лагерь другой фабрики, а затем и работать на ту фабрику. На фабрике делали планера и ракеты Фагу 1. Работа была тяжелая: разгружали вагоны с кам[енным] углем, возили доски в сушилку и из сушилки в завод, чистили туалеты. Кормили лучше, чем в других местах. Один парень работа[л] на свинарнике, так там воровали картоф[ель], который варили свиньям. С другого завода возили остатки обедов тоже в свинарник, мы их доедали. 5 или 6 мая в город пришли чехи, и власть перешла в их руки. 11 мая пришла Красная армия. Первым поездом, который пошел из Германии, повезли русских. Привезли в г.Моравские Острова, там был репатриационный пункт. В пункте сказали: «Кто был в плену, идите на ж/д вокзал, там сборн[ый] пункт». Я пошел туда. Когда собралось 120 чел., нам выдали паек и в сопровождении старшего сержанта направили в бывший концлагерь Освенцим за 120 км от Острова. Шли пешком, ехали на крыш[е] вагонов, но все же добрались, но не все. Подошли к лагерю вечером, решили переночевать возле лагеря в лесочке. Стали разводить костры и готовить пищу. Вдруг приходят ст[арший] сержант и красноарм[еец] без оружия и говорят: «Новая партия прибыла, дав[ай]те, у кого, что есть ценного на помин ваших душ, мы уж много вашего брата здесь сожгли». Мы все потеряли даже дар речи, стоим и молчим. Они начинают чемоданы раскрывать у ребят. Кто[-то] крикнул: «Тов[арищ] ст[арший] сержант, идите сюда». Он приходит, ему рассказали. Он заряжает карабин и кричит: «Ах вы, мародеры». И они убежали. Но у нас осталась растерянность, идти или нет в лагерь? Но утром зашли в лагерь, нас расселили в последний барак, перед бараком туалет. Трехъярусные нары, никакой постельной принадлежности. Сначала составили списки, затем начали вызывать на допросы. Работал 31 следователь. Меня вызывал след.капитан, сказал: «Докажи, что ты не шпион – поедешь домой». После вызывают с вещами в комендатуру. Нас там собралось человек 20. Оказывается, все или со средним образованием или высшим. Рассуждаем, что наверно домой, для восстановления народного х-ва. Выходит офицер и 4 автоматчика. Построили. Команда «смирно». И офицер говорит: «Шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх считается побегом. Оружие применяется без предупреждения». У меня от страха волосы встали дыбом, подняв пилотку. Вывели из общего лагеря и повели в отдаленности одиночный барак. Там назыв[алась] реж[имная] рота. Охранялось круглосуточно автоматчиками. Там были бывшие крупные уголовники, бывшие командиры и офицеры власовской армии. Из режимной роты круглосуточно вызывались на допросы в комендатуру под конвоем автоматчика. Если вызвали ночью с вещами, то этот человек не возвращался, его отправляли в тюрьму, говорили в г.Краков. Меня днем вызвали на допрос к нач[альнику] смерша??????, а через некоторое время вернули в общий лагерь. Питание было плохое, но трехразовое: суп из фасоли, хлеб наполовину из буряков. Там я пробыл месяца 3. После приехали «покупатели» и нас человек 40 взяли в армию. Попал в фронтов[ую] трофейную бригаду. Бригада вела разоружение Германии. Во всех заводах, работавших на войну, демонтировали оборудование и вывозили в г.Брест. В июле 1946 г. по демобилизации вернулся домой. На один месяц давали хлебную карточку, а после должен поступить на работу. Поступил работать бухгалтером  заготконторы  Владыченского  рай. потреб. союза. 4 марта 1947 г. поступил работать по специальности техником в рай. дор. отдел. В 1956 году стал работать заведующим доротдела. После ликвидации Владыченского района перевели на работу в Рыбинский ДЭУ дорожным мастером. После организации Пошехонского ДЭУ работал мастером, инженером, прорабом. В 1980 г. ушел на пенсию. В 1948 г. женился, 5 чел. детей, 9 внуков. Получил инвалидность 2-й группы по общим заболева[ниям]. Награжден орденом Отечественной войны II ст[епени], медалью за доброс[овестный] труд в честь 100 лет со дня рожд[ения] В.И.Ленина.