Боевой путь ветерана Из дневника моего прадеда: "Филькин Н.П. МОИ ВОСПОМИНАНИЯ Эпиграф Мои воспоминания. Буду писать о своем детстве, юности и трудовой и военной деятельности, то, что помню на память. Очень жалею, что раньше не вел дневник. Напишу на память своим детям и внукам. Что бы они имели представление о жизни своих предков. Только та беда, что плохо вижу. Правый глаз потерял в 1943 году под городом Орел в бою, а левый ослаб. Ну да кто захочет, тот разберется. (14.01.1977г.). Родился я 12 числа, 12-го месяца 1910 года в семье 32-м человеком. Главой семьи был мой дед, Филькин Викул Антонович – мощный старик-бородач. У него были сыновья: Антон, Павел, Василий, Ианил и дочери Графена и Афемия. По сказаниям моих предков наша фамилия «Филькин» образовалась так: по распоряжению какого-то царя нужно было взять на учет все население русской империи, в том числе и инонационалов мордвов, чувашей, марийцев и т.д. Когда-то в мордовское село Губашево прибыл монах-писарь и с помощью местных родоначальников записывал хозяйства и семьи. Вызвали мужика Матвея и спрашивают какое ему дать прозвище, но он по-русски не понимал. Переводчик спросил: «Чей ты сын, кто твой отец?». Он ответил: «Филька» (Филипп). «Значит, ты Филькин сын? Так и запишем – Матвей Филькин». А у Матвея был сын Тимофей, а у Тимофея сын Антон, а у Антона – Викул, а у Викула – сын Павел, а у Павла сын Николай – это самый я. У меня 4 сына и 3 дочери. Они, мои дети, тоже должны знать имена своих предков. В нашем селе Губашеве Филькиных было очень много, но теперь осталось мало. Многие разъехались и распылились по всему Советскому Союзу. Есть в Москве, в Средней Азии и везде. Большой семьей руководил дедушка Викул- солидный бородач. Его все слушались и боялись, хотя никогда никого пальцем не тронул. Он умер в 1927 году. А дома в быту, в семье хозяйкой была бабушка – Евлампия, высокая, стройная, сухопарая. Ее указания в семье – закон. Умела подчинить всех 47-х снох и более 15 детей, внучат. Жили мы в двух домах и каждый дом имел переднюю и заднюю избу. В одном доме жили в основном мы, дети, а в задней избе – телята и ягнята. Между комнатами были теплые сени. В теплые сени зайдешь, если отворишь правую дверь, попадешь к телятам и ягнятам, если зайдешь в левую дверь – попадешь в нам, детям всех возрастов, мальчиков и девочек. Здесь мы и спали и ели, одевались и обувались. Старшие дети помогали младшим. Кормила нас бабушка, которая для нас была богиня и гроза. У каждого мальчика была своя одежда, свои лапти, портянки, носки, варежки. Имели свои игрушки: кубики, соломенные куклы. Наделаем много соломенных кукол разного калибра мужского и женского формата, расставим на стол, кулаками ударяем по столу, куклы пляшут, подпрыгивают, приближаются друг к другу как будто за руки берутся и как будто целуются, а мы хохочем, смеемся, радуемся. Между куклами двигались собаки, лошадки, телята. Застанет нас врасплох бабушка, она тоже смеется, да и сама по полу пройдется – руки в бока и притопывает. Вот где радость и веселье! Настоящий цирк! Многие соседские дети приходили к нам смотреть кукольный театр. Затейником таких игр был молчаливый Гриша, он умел делать все что только захочет, а Вася старался созоровать. Егор хохотал до боли в животе, Андрей молча улыбался. А девчонки – Надя, Фима, Фрося, Аня – сияли от радости. Наша детская изба для соседских детей была комнатой Чудес, и она частенько была набита детьми. Всегда ли так? Были и драки, ругачки. Усмиряла бабушка. Она на голове носила шлыган в блестках, бисерах медных и стеклянных. Не дай бог попасть – больнее, чем хлыстом или прутом будет. Спали мы на палатях, на кошме, а подушки были длинные из пуха и пера, одеяла лоскутные. Питались больше всего мясным. Бабушка накрошит мяса в щи столько, что мы не поедали , на второе каша с постным маслом, масло из конопли , на у на третье квас – пей сколько хочешь. Каша была пшенная и гречневая, хлеб ржаной и кислый. Только на большие праздники пекли курники из белой пшеничной муки с капустой, с тыквой, со свеклой или с кашей. В детскую комнату на ночь приходили спать дядя Василий с тетей Катей. Они спали на кровати за ширмой, поэтому спать мы не боялись, защита была надежная. В главном доме ижили в основном взрослые. Между переднее и задней избой были так же теплые сени. В передней была русская печь , где пекли и варили, а в задней была чистота, полы покрашены, в горшках цветы. Туда принимали гостей или дед приводил знакомых и друзей. Нас оттуда гнали по шее. Стояли два дома рядом, межу ними 20 метров, а двор один. Двор был большой. Как я помню, во дворе 6-7 лошадей, с десяток коров, до полусотни овец, держали свиней. Труд был распределен, каждый знал свои обязанности: дедушка – глава, за обедом бабушка всегда гусиную, петушиную голову демонстративно отдает дедушке. Яшка и Данила были кормовозы, или лесовозы, или ездили в обоз. Василий был конюх и скотник, Павел как бы коммерсант – он сумел на Верхней Мазе купить 10 десятин земли . Губашевская земля не обеспечивала семью. Потом купил участок земли 8 десятин около Кузнецка, в Злобинке. Сфера деятельности расширялась. Землю приобрели – это была большая радость. Дед хвалил моего отца как толкового сына. Для обработки эти купленные земли были очень неудобны: кузнецкое поле от Губашево прямо на запад 40 км, а Маза – прямо на восток 60 км. Нужно было успевать пахать и сеять урожай вовремя, да губашевское поле обрабатывать. Мужики хорошо знали поговорку: «Посеешь в грязь, будешь князь». Таким образом всем взрослым членам семьи приходилось работать день и ночь и все на лошадях и вручную. А на зиму дедушка покупал на торгах на Белом озере в лесничестве лесные делянки. Надо было делянки рубить, привезти домой. Я помню как он нанимал плотников. Из леса рубили срубы и эти срубы продавали николаевским русским. Помню такой случай: дед велел накормить русского мужика. Бабушка налили жирных щей и угощает: «Ешьте, ешьте, хлеб не режьте, на кровати сдохните» и поднесла ножик кухонный. Мужик шапку в охапку и бежать. А на крыльце дед встретил испуганного мужика - что такое, спросил дед? Тот растолковал что предлагает хозяйка. Дед завел его и дотолковались, что бабушка говорит: «Хлеб сами режьте и после обеда на кровати лягте отдыхать». После этого случая бабушка сама над собой до слез смеялась, да и для всей семьи была смехота. Старший сын Антон долгое время был в армии. Он был взят в 1904 году , был в Германии. До пленения приезжал в гости и каждый приезд оставлял сына или дочку, поэтому антоновы дети росли без отца, а их было 4 сына и 2 дочери. Мой отец Павел заменял отца и относился к ним с большим уважением. Если мой дед или дедушка приедут с базара, привезут гостинцы, или что либо, то в первую очередь угощают антоновых детей, а когда побежим встречать моего отца – Андрей, Егор, Надя и Фима – отец сначала потютюшкает Андрея, Егора, Надю и только потом своих детей – уж так было заведено. С таким братским отношением жили сыновья моего деда. Не могу сказать точно сколько мне было лет, но помню такой случай. Утром я собрался и вышел на двор, а во дворе на сонях что-то наложено как снопы. Когда я подошел, страшно испугался стеклянных глаз, которые на морозном ясном солнце отражались красно-зелеными шарами, а серая и белая шерстка заиндевела. От испуга я стал кричать. Прибежали взрослые и объяснили, что это зайчики. Заставили гладить пушистую мягкую шерстку, но я очень боялся страшных глаз. Затопили баню. Мерзлых зайцев закидали в баню. Зайцы растаяли и на другой день шкурки сняли и увезли в Кузнецк. А через некоторое время дедушка приехал из Кузнецка и в детской избе вывалил целый мешок шапок – выбирай кто какую хочет. Разрешал даже две или три. И мы изобрели новые игры на улице – кто-то был волк и ловил зайцев. Все мы ходили в зайчих шапках и это было многим ребятишкам на зависть. Эти зайцы куплены в Атлаше. Жили очень весело. Да не только мальчики, взрослые старались играть с нами как с зайчиками, а мне ходу не давали, я был неугомонный. Летом мы своих матерей редко могли видеть. Утром встаем, а их уже нет. То уезжают в Мазу на уборку урожая, то в кузнецкое поле. Пропадали по 2 или 3 недели. То убирают свои загоны губашевского поля. Они уедут – мы с пим. Они приедут поздно вечером – мы спим. Иногда в просонках учуешь , как ласкает и целует мать. А матери наши были мощные женщины. Отец или дедушка кладет кладь, а сноха кидает снопы с телеги. Сноп полетит как галка над головой деда, дед в лет хватает и не глядя кладет. Или не глядя ловит сноп и прижмет коленкой. Клади клали по 40 телег. У моей матери вилы в руках играли. Рожь летом намолачивали только на семена, что бы посеять озимь. Рожь молотили зимой, когда наступали сильнее морозы, примерно до Рождества Христовы (до 7 января). Делают ток: обольют водой и молотят цепами. Мужики и бабы 6 человек встают против друг друга и начнут по посату бить, да так ладно получается и все ударяют в одну точку, бьют один сноп, от ударяемого снопа вспыхнет пыль, подскочит . А цепи выговаривают: «та-та-та», а я на борту тока прыгаю будто летку-ёнку выплясываю. Дядя Данила или Яшка покрикивает- посвистывает. Бабы и мужики на морозе красные, все смеются, веселые. Во время перерыва, глядишь, сцепились бороться. Кто-то победил, смех, веселье! Глядишь, баба борется с мужиком. Хвать, мужик внизу! А невестка, Катя, еще коленкой потискает мужика. Я насквозь замерзаю, но домой не пойду. Тут тоже своеобразный концерт: дед появится незаметно, по ледяному току проходит осторожно, проверит зерно на ветру, возьмет горсть с мякиной, кинет и обратно ловит, поглядит на несколько зерен – кинет в рот, пожует, помусолит и снова на ладонь , определяет толщину зерна в разрезе, цвет белка. Посмотрит на старшую сноху и для приличия что ли спросит: «Стеша, как ты думаешь, пожалуй, веять пора, пока ветерок хороший?» и обязательно повернется на запад на встречу ветра. Она ему отвечает: «Та давайте веять» и сама улыбнется. Кто убирает снопы, обмолотки, кто метлой подметает, кто граблями прочесывает, а кто сгруживает в кучу зерно . Я успеваю работать со всеми и отказа мне не было. Дед определит как кидать зерно и в какую сторону смахивать колосья. Сначала дед сам кинет лопат 10. Потом берутся за лопату Яков и Данил. Поочередно кидают, только слышны звуки «хор» когда лопатой захватывает зерно и «фить», когда с лопаты отлетает высоко-высоко вверх. Долго кидают, как бы один перед другим не хочет показать свою слабость (соревнование). Дед крикнет: «Стой! Стеша, смахни ворох!» - мужики отдыхают. Подходит к мужикам Катя и данила баба (т.е. жена Данила) Нюра и говорят: «Давайте нам лопаты, мы озябли!». Начнут кидать бабы. А я кричу: «Выше кидай! Мужики лучше кидают!». Дед улыбается: « Миколька, садись, поедем домой, замерз! Вон Андрюша умный, сидит дома, а ты?..». Вскоре дед подъехал на трех подводах с плетенками, а в плетенке полога и мешки. Так молотили рожь в зимние морозные дни. Я что касается яровых, то мяли лошадьми летом. Интересное дело сноповозка: сколько только в селе лошадей в это время – все лошади в поле, на дороге и все везут и везут от темна до темна, да нет и в потемках везут снопы на ток. А воза клали высокие, больше. Наш дядя Яков мог укладывать даже 150-160 снопов на одну телегу. Дедушка всегда за укладку воза хвалил его. Дядя Василий в это время уже был на войне (I Мировая) и вскоре забрали и дядю Данилу, а потом и моего отца. Дед остался с бабами внучатами. Антон пропал без вести, вскоре и его сына Якова призывали в армию. Бабы рассорились, раскандалились. Деду хозяйство стало не под силу. Сноха Стеша требует дележа. Лошадей взяли на фронт. С фронта приехал раненый Павел. Бабы малость угомонились. Дед стал выпивать. Павел предложил Стеше зайти во второй дом, где живут дети, взять любую лошадь и любую корову, одну свинью и шесть овец . - Нет, я старый дом не хочу. Пришлось наспех построить новый дом. Это я уже хорошо помню. Наняли плотников. Дом был готов. Больному Павлу трудно было со стройкой, но дело было сделано. Стеша отделилась со своей семьей: Яков, Григорий, Егор, Надя, Фрося перешли в новый дом. Она выбрала лошадь Рыжуху (огненно- рыжий мерин), корову, телку, овец и свинушку. А Антона записали в поминание, за упокой батюшка прочитал молебен. Раны у моего отца зажили и осенью 1916 года его снова взяли на войну. Зимой прибыл домой раненый, из госпиталя, Василий, а через декнь или два он от жены узнал, что на прошлой неделе украдкой ночью прибыл Данил и что он живет в конюшне, никому не показывается. Он дезертир царской армии. Василий не выдержал, собрался и тут же пошел в конюшню, где стояло 4 лошади. Василий кашлянул раз-другой, чихнул, полушепотом крикнул «Даня-Даня!». Под яслями, кормушкой зашевелилась солома и показалась данилова голова, а затем вылез сам. Братья обнялись и по-братски поцеловались, сели на солому в ясли и по-братски завели разговор. Данила рассказал откуда и как добрался домой и старался всемерно юлить и вилять в рассказе и не высказывать слово «дезертир». Василий выслушал внешне спокойно, а у самого желваки частенько вздувались, а правая рука крепко сжимала палку и вздрагивала. Наконец он процедил сквозь зубы: «Дезертир, предатель царя и веры! Изменник!». И точно саблей взмахнул палкой на Данилу. Но Данила применил свой кавалерийский прием. Резким коротким толчком левой руки под локоть правой руки Василия ударил и палка полетела. Тогда Василий бросился на Василия с кулаками, да и сам не заметил как полетел через головы Данилы. Василий считал себя матерым кавалеристом, а Данила оказался сильнее и ловчее. Итак два брата дрались за царя и против царя. Потом они подружились по-братски и Василий убеждал Данилу, что б быть верным и не позорить свой род. А через несколько дней пришел урядник и еще 2 солдата и Данилу забрали. Хорошо помню, как плакала вся семья. Дважды проверили документы Василия, но он кроме документов показал затылок, где пуля сделала светлую от волоса дорожку и раненую ногу. Когда забирали Данилу, бабушка бросилась к сыну, обняла, завопила, и запричитала. У двора и во дворе народа собралось пол деревни. Ворота и калитка отворены. Дед стоял между двух воротных столбов как могучий дуб. Не знаю, то ли плакал, то ли терпел, утаив зло. Когда урядник дернул старуху от сына, Василий молниеносно схватил его за грудки и приподнял. Во дворе рев и суматоха. Все простились с Данилой. А Василий погрозил пальцем уряднику и сказал: «Если хоть пальцем тронете Данилу, пеняйте на себя!..». А в феврале Месяце 1917 года у Василия отпуск кончился и он тоже уехал в свою часть, город Вильнюс, через Москву. Из Казанского вокзала добрался до Белорусского, уставший сел на диван. К нему подошла молодая барыня и спросила: - Далеко ли едешь, служивый? - В свою часть, город Вильнюс. - Был ли в боях? - Так точно, барыня! Имею три ранения за царя и веру! – и сам вытянулся по-военному. - Сидите-сидите, пожалуйста. За царя, говорите?.. Ну вот, служивый, я вам дам гостинец. Вы читать умеете? - Никак нет-с! Меня не учили с детства. - вы приедете в роту, развяжете узелок и раздадите всем солдатам гостинец и скажите от боярыни Морозовой. Узелок засунули в солдатский вещевой мешок. На прощание она сказала что бы до места узелок не развязывать и еще подарила 2 конфеты. Объявлена посадка и Василий поспешил в свой вагон. Когда приехал в свою часть, рота была далеко, на новом месте. А когда появился среди своих солдат, его окружили товарищи. Он вспомнил про гостинцы, достал узелок, развязал веревочку, развернул, а там только бумажечки и тоненькие книжечки. Это были листовки, призывающие солдат повернуть штыки против царя – «Долой царя! Мир народу! Долой помещиков – землю крестьянам!». Эти листовки молниеносно оказались в руках и в карманах у солдат и не только в роте, быстро распространились по всему полку и дивизии. Тут же прибежал фельдфебель и приказал Филькину бежать к командиру роты. Когда Василий представился, с командиром роты сидел комбат и оба были бледные. Ротный ударил кулаком по столу, но комбат тихим спокойным голосом сказал: « Ну как, Филькин, погостил дома? Как раны7 Как семья дома? Эти бумажки вы привезли? Где вы взяли? А что ты сам слышал в Москве про царя?». Побеседовали и его мирно отпустили. После этого дней 10 в роте не появлялся ни один офицер. Офицеры ровно куда-то пропали, а солдаты и унтер-офицеры проводили собрания. Какие-то споры, ругань. А царь был уже свергнут. Офицеры и солдаты теперь сами не знали какому царю будут служить и воевать. Надоело кормить вшей в окопах. А гостинец боярыни послужил бомбой взрыва среди военных. У деда 4 сына и ни одного, все на войне с немцами, а дома одни женщины и дети. Участок земли 10 Га на Верхней Мазе пришлось бросить, обрабатывать землю некому. За скотом ухаживали бабы и мальчишки – Гриша, Вася и Егор. Помню такой случай: был жаркий летний день, все взрослые были в поле, уборка хлебов в полном разгаре – жнитво, косьба, сноповозка, а мы, малыши, остались дома одни. И каким-то образом в мучном лабазе поймали мыша, облили керосином, чиркнули спичку и полыхающая мышь помчалась под сарай, где сложено в скирды сухое мочало и мышь забежала под мочало. В это время заскрипели ворота, появился дед и как только увидел пламя, по львиному ринулся на огонь, замял, затоптал. Все мальчишки, свои и соседские, разбежались кто куда, а я стою, гляжу. Дед разгоряченный бежал за водой с ведром и с ходу меня так пнул под жопу, что я летел на уровне сарая как футбольный мяч и упал на соломенную навозную кучу и я не знал то ли мне смеяться, то ли плакать, но мне было не больно. У деда была дочь Агрофена, она вышла замуж за Сметанкина Василия Степановича. Это был высокий стройный мужчина, но в селе считались бедняками. Что за хозяйство, если имеет только одну лошаденку? И может быть поэтому они были молодые муж с женой уехали за Волгу в балаковскую волость в Хвалынский уезд Саратовской губернии и там не знаю в каком селе он нанялся работником к попу, а через два года стал церковным сторожем и звонарем. По праздником в церковь несли люди всякие пышки, пироги, жареных кур, уток, гусей, поросят и яиц. Поп делил дьякону, псаломщику, но и сторожа не обижал, поэтому им в смысле питания жилось не плохо, но и работать Василию Сметанкину пришлось не мало. Мыть, отапливать церковь, готовить дрова и кроме того обрабатывать летом поповские поля. Слабы человек этого бы не выдержал. У Грофены народилась дочка Татьяна, а через 2 года в 1909 году народился сын Григорий. Постепенно купили землю, справили лошаденку. Но да не на долго было семейное счастье. Вскоре Василия взяли на войну, приехал в 1920 году раненый и больной. В 1921 году Поволлжье охвачено засухой. Люди целыми семьями умирали с голоду и Василий Сметанкин умер, а Графена запрягла лошаденку, взяла дочку Таню и сына гришу и тронулась на родину в Губашево. Не доехала 50 км, в Атлашинском поле лошадь на дороге околела. С двумя детьми она прибыла, помоталась, поплакала, погоревала дней 10 и с детьми уехала, ушла за Пензу кормиться. Где-то за Пензой дочка Таня заболела тифом и умерла. Вскоре заболела и сама мать и тоже умерла от тифа, остался мальчик Гриша. А где он, жив ли, умер – никто не знает. Всю их семью записали в поминаниях и в церкви батюшка читал их имена за упокой души, как покойники, в том числе был покойником и Гриша Сметанкин. У деда была дочь Афемия. Она вышла замуж за Юртаева Ивана Егоровича, человека статного, стройного и крупного, усач. На войне был унти-офицер, а по внешности следовало бы быть генералом. У них, у сватьев, как мы называли их, был большой сад и мы туда табуном бегали в гости. Старый сват, Егор Яковлевич, великан и бородач, нас встречал ласково и угощал яблоками, сколько хочешь и каких только хочешь. Бывало подведет к вороху яблок и заставит выбирать какие тебе надо. Наедимся вволю и разрешал брать с собой. Я брал всего 2 яблока, в правую и левую руку, а он еще 2 или 4 сунет под запазуху и скажет передать бабушке и матери. Так мы навещали каждый день. У Афемии народились 5 сыновей и 3 дочери. Они переехали жить в Злобинку в 5-ти километрах от Кузнецка. Юртаев Михаил Иванович – врач, Николай живет и работает в Кузнецке, еще Иван и Вася. А дочери не знаю где проживают. Это все отцовская сторона. Ну а как материнская сторона? Маму мою звали Евдокия (Олда), девичья фамилия Юртаева. Она дочь Юртаева Якова Федоровича. Он был большой мастер по плотницкому делу. В Губашеве с 1909 по 1914 годы построили церковь и поповский дом, дом дьякону и хорошую школу земского типа. Дедушкин дом в селе был самым лучшим, во дворе полная чистота и порядок. Я не знаю кто на кого воздействовал на счет чистоты и порядка, то ли бабушка на деда, то ли дедушка на бабушку. У бабушке в избе такая была чистота, что не посмеешь обутым зайти в избу. Полы выскоблены косырем, как яичный желток. Что хорошо – это то, что в избе ничего лишнего не было, а что есть – все на своем месте и сделано своими руками. Бабушка говорила тихо, в полголоса и вообще вся семья в избе говорили тихо, спокойно. Я и то говорил тихо и это удивляло меня самого. А заставляла быть тихим обстановка, среда. Мой детский мальчишеский громкий окрик или если на ногах занесу снег или грязь – это бабушка рассматривала как чрезвычайное происшествие. Может быть поэтому и не имел желания ходить к ним не смотря на то, что бабушка угощала меня всякими сластями6 давала изюм, урюк, грецкие орехи и все равно шел к ним с неохотой. Зато я любил быть в мастерской у дедушки. Чего только тут не увидишь: всякие маленькие пилки и прочие инструменты. Все инструменты на стенах в станочках, а мне даст пилку и чурбак и заставит пилить. Я пилил до седьмого пота или буравов вертел дырку. Уходил довольный. У дедушки было 3 сына и 4 дочери. Старшая, моя мать, Евдокия. Пелагея вышла замуж за Романова Егора, он с войны вернулся без ног, ходил на деревяшке. Матрена вышла замуж в Давыдовку за Певцова Михаила. Мария вышла в Андреевку. А сыновья – Тимофей на войне получил пулевое ранение в живот на вылет и через три дня умер; Иван был в плену в Германии и вернулся в 1921 году, одет прекрасно, но много пережил. Ефим тоже прошел все войны с 1914 по 1921 годы. Все братья были мастера по столярному и плотничному делу и физически красивые и крепкие ( это коротко и очень коротко). Мой дедушка и его сыновья чего только не умели делать! Все что хочешь! Строили мельницы, водяное колесо, сухое колесо, пускали в ход любую мельницу, крестьянские колеса, сохи, бороны, прялки, ткацкие станки и так далее и тому подобное. Поэтому-то у бабушки всегда были и изюм и урюк и грецкие орехи, которыми угощала меня. Посередине двора у дедушки был родник глубиной 10 метров. В 1923 году он решил вычистить его и по веревкам полез. С помощью барабана (вОрота) вытаскивали грязь и мусор из родника. Бадья была тяжелая и каким-то образом сорвалась и упала на голову дедушке. Его вытащили, он был без сознания, и содранную кожу на голове залепили как блин. Он ожил, но через год умер. Вскоре умерла и бабушка. Много у меня двоюродных братьев и сестер по матери и разбрелись они по всей стране. Долгое время губашевские люди ходили и ездили молиться в соседнее село Никитино. Там была построена церковь, но поместить по местности людей двух сел не могла и только в 1909 году по ходатайству патриарх разрешил построить церковь в Губашеве, а земское управление разрешило строить земскую школу и развернулась работа. Беспрерывные обозы зимой везли лес. Несколько пар пильщиков моховой пилой пилили доски и тес. Первостепенное и спешное строительство шло церкви. Все внимание строителей было направлено на церковь. И что за красавица-здание выросла в центре села поодаль от улицы! Какие только краски не были использованы для покраски и внутри снаружи! Какие купола, кресты и колокольня! А высота-то высота против тех крестьянских домов?! На вершине сияет позолоченный крест! А звон колокольный! И кто только овладеет таким благодатным звоном: семь колоколов разных размеров?! Какая ограда! Какие ворота и арки! И все покрашены разноцветными красками. Какая объемистая ограда и сколько столбов, на каждом столбе завинчен стеклянный шар и шары эти все разноцветные и эта ограда сделана без единого гвоздя, все на долбежке и на дубовом гвозде. Кто же главный мастер такой великой и красивой стройки? Мой дед, Юртаев Яков Федорович. И в 1911 году осенью, на Михайлов день, церковь была посвящена, Престолом сделали Михаила-архангела. Для освящения церкви приехало 5 священников: благочинный и из уезда из Хвалынска приезжал сам иерарх (в дневнике «эрхэрей»). А сколько было народу! Прибежали, и на лошадях и верхом приехали люди со всех окружающих сел и деревень. Из Давыдовки, с Собакино, Никитино, Балдасево, Барановки, Кочетовки. Это было большое торжество и пиршество. Целый день звенели колокола. Звонили звонари-мастера, приглашенные из всех соседних церквей. Нельзя не рассказать о том, как подняли и поставили кресты на колокольне и на алтаре. На самой вершине церкви, на надежных стойках сделали лебедку и перекинули канат (толстую веревку). На другой стороне этот канат на катушки закреплен и крутится, с противоположной стороны надежные мужички тянут. Кресты взялся ставить никитинский гражданин Гришка Карчагин, или его звали «безносый Гришка». Этот канат во всю был обвязан холстами, кресты тоже обвязаны холстами и сам Гриша был обвязан с ног до головы холстами. Гриша превратился в божественное лицо. Помолился на все 4 стороны, сел на подмостки около креста и медленно-медленно полетел вверх со своими широкими крыльями. Ветер слегка шевелил эти крылья, а он как Чудотворец на подъеме фокусничал, проказничал, руки то наложит крестом на грудь, то раскроет как крылья, а каната не видать, он обвешан белыми холстами. Каждый старался побольше привязать холста, что бы с души снять больше грехов. А когда Гриша долетел до вершины, скинул с себя все холстовые повязки, пустил их по ветру, стал ставить крест в свое гнездо. Долго он возился. У стариков и старух отекли ноги стоять на коленях и молиться. Гриша потребовал ножовку, стамеску. И наконец крикнул сверху торжествующим голосом: «Слава тебе, Господи!». А второй крест над алтарем он сделал удачно и быстро. Все те холсты Гришка продал кузнецкому купцу Боброву. Кто проходил или проезжал мимо церкви, снимали шапку и молились на церковь. В ограде церкви вырастили прекрасную зелень: тополя, яблони, сосны, рябины, клен, липу. Церковь была опоясана зеленой лентой. Вот это и был райский уголок, сделанный руками человека. Я не знаю кто был богомазом, художником по рисованию божественных ликов. Все было нарисовано очень красиво и внутри и снаружи. Но художник жил на квартире у старика Соргаева Трофима. Старик-бородач имел благородный вид. Художник взял и нарисовал на церковной стене на самом видном месте и много-много лет молились на святого Трофима. Только когда в 1929 году разгромила церковь и сняли колокола на металл, кто-то на уголочке прочитал «Святой Трофим Саргаев». Мы жили в центре села, неподалеку от церкви был наш дом. Поэтому когда я подрос, ни одного свадебного случая не пропускал, что бы не посмотреть как поп и дьякон венчает молодых, как молодые бледнеют, когда поп надевает золотые венцы на головы им и поет «положил еси на головах их венцы и дал еси им». А некоторых молодых даже до дома по улице вели пешком с венцами и пел церковный хор. Но это стоило дорого. Такой обряд справляли только богачи. Обычно священник прослужит молебен, снимает венцы, садятся на подводу на 12 пар с гармошкой и песнями поезжина с колокольчиками и бубенцами мчатся к жениху домой. Так же каждый день приезжали в церковь крестить и почти каждый день – хоронить. Кого венчали, кого хоронили – я всегда знал и бывал в церкви. А потом стал петь на клиросе по большим праздникам. Церковь пустили в эксплуатацию в 1911 году, а строительство школы длилось до 1913 года. Это было чудо-строение для мордовского села. Как только была построена церковь, построили дома для попа, псаломщика и дьякона, была открыта церковно-приходская школа. Занятия проводились в церковной сторожке, учителями были сам батюшка и дьякон. Учебниками были Закон божий и молитвенник. Учили азбуку, читать и писать буквы и цифры. Продолжительность учебы – три зимы. А когда открыли в 1913 году школу земству, то большинство родителей и детей пожелали учиться в земской школе. Почему? Да потому что само здание школы привлекало внимание. На взгляд деревенских здание большое и просторное, на церковной площади, красиво обшито и покрашено голубым цветом, а крыша железная, покрашена красным цветом, есть водостоки, высокий крылец желтого цвета, окна большие крашеные, а внутри все под краску. Мебель соблазняла своей красотой: двухместные створчатые парты стоят рядами, хорошие черные классные доски, счеты, шкафы, а в шкафах уйма книг, тетрадей, грифельных досок, в коробках грифель, ручки, перья, карандаши, чернильницы и в бутылках чернила. Разве все это не соблазнит любого ребенка и родителя? И все это бесплатно. Приехали учителя, заняли школьные квартиры. Около школы школьный двор для учителей, погреба, сараи, бани, огороды учительские. Около школы палисадник и насажен был сад: яблони, малина, крыжовник, смородина. Срок обучения – 4 года. Изучались предметы: русский язык (чтение и письмо), арифметика. Кто кончал 4 класса, решал задачи с простейшими и десятичными дробями, знали Закон Божий. Историю и естествознание учили как урок чтения. Гриша и Вася учились в земской школе. Помню однажды дедушка говорит моему отцу, что батюшка обижается, что мальчиков направили в земскую школу учиться, а отец сказал: « Они кончат земскую школу, направим в Кузнецк, в городскую школу, во вторую ступень, как Артем Камаев своего сына Мишку». Я страшно полюбил школу, целыми днями тарился около школы, заглядывал в окна, мне грозили пальцами. Сидел на крыльце, залазил на противопожарную лестницу. Только кой-когда смелые мальчишки во время перерыва или до занятия меня заманивали в класс и смеялись надо мной. А учителя мне казались божественными ангелами. Только потом узнал, что они наказывают, ставят на колени и бьют линейкой тех, кто озорник или не учит уроки. Я думал: как вырасту – буду самым хорошим учеником, но беда, что года шли очень медленно. Село Губашево как село небольшое, но и не маленькое, около 300 домов, а потом и больше. Село расположено на западном берегу Ешалки и растянулись два порядка с юга на север на 3 км, а потом сделали и третий порядок. По течению реки село делилось на верхний конец и нижний конец, мы жили в центре. Помню был такой случай: отец и сын у кого-то что-то украли, подробностей я не знаю. И вот этих воров поймали. Поймали и привели к старосте. Староста распорядился провести их по улице. Я стоял у своего двора и гляжу, по улице движется народ и так много, что широкая улица набита народом от порядка и до порядка. Эта народная толпа движется как овечий табун и слышу басистый голос: «Стой!». Толпа остановилась. Голос: «Это вор. Скажи, что ты украл? Громче говорил, что ты украл!». Потом так же спрашивают молодого. У воров на голове худое ведро вместо шапки. Хлопнули кнутом старого вора, а потом молодого и окрик: «Но!». Воры зашагали, кто-то палочками на ходу стучит по ведрам как по барабану. Толпа двигалась с верхнего конца на нижний конец 3 км, вот так наказывали воров. Это был жестокий суд: публично били кнутом и звенели «барабаном» на голове. Через некоторое время сын уехал совсем из Губашево, а старик поболел-поболел и умер. Вначале 1917 года отец мой приехал с войны и весной разломали старый дом, где жили дети, а на другой половине телята и ягнята. У деда на гумне в запасе бунты леса. Наняли плотников, пильщиков, а через некоторое время новый дом был готов. В передней печка и галанка, а задняя изба не доделана, без окошек и на потолке не было земли, без печек и не отеплен низ. И все же весной перешли жить в новый дом. Отец мой отделился от дедушки как-то незаметно. Правда, после заката солнца поужинали, а потом бабушка на стол настелила скатерть, каравай хлеба. Помолились Богу, отец поцеловал дедушку и бабушку, поклонился снохам, а мать повторяла то же самое. Приняли благословление от дедушки и бабушки и мы организованно с хлебом-солью вышли из дедова дома. Вася бежал впереди, я за ним, отец нес хлеб-соль, мать несла Ивана, а за ее подол держались Фима и Аня. Целым выводком зашли в новый дом, а при входе бабушка окропила всех нас конопляным семенем. Опять помолились и распределились спать по своим местам. Помню, отец и мать улыбались, были счастливы. Им досталась лошадь, серая кобылица-рысачка - любимица моего отца, корова и 4 головы овец. Вскоре отец легким забором перегородил двор, а дедушка остался с двумя снохами: Василий и Данил были на войне. Участок земли в кузнецком поле в Злобинке отпал сам по себе, обрабатывать некому. У деда две лошади на двоих сыновей. Прошло лето, хлеба убрали по отдельности, а по осени отец с помощью деда с материнской стороны, Юртаева Якова Федоровича, за нашим двором сделали дранку-просорушку. Драли просо и получали пшено. Для хозяйства это было очень доходно. Движком послужили две лошади. Отец и дед приспособили перевод от конной молотилки к дранке. Целый день погонщик с длинным бичом погоняет по кругу лошадей, стоя на круглой площадке, а площадка крутиться вместе с переводом. Я по целым дням катался на переводе, а дранка гудела, только пыль летела. Пшено сыпалось в особый ящик, второй сорт – отдельно, обдирка – отдельно в кучу. За нашим двором всегда лошади, люди, гул дранки. Вот где для меня раздолье! А Вася был штатным погонщиком. Приходили соседские мальчики, Васины товарищи, просили быть погонщиками, кататься на переводе стоять и щелкать длинным бичом на длинной палке. Счастлив тот мальчик, кого допустит Вася, а ему потом это все так надоело, что он стал убегать куда-нибудь. Всю зиму отец планировал как бы построить водяную мельницу: не мучить лошадей, использовать даровую силу, силу воды и там же приспособить дранку-просорушку. А весной началась стройка на три дома. Сноха Стеша (Яков) быстро отказалась от этой затеи, а Пивкин Константин Никитович и мой отец твердо решили довести начатое дело до конца. Пивкин Константин Никитович был зять: дедушки сестра Васена была за ним замужем. И они как свои родственники действовали твердо и убежденно, что построят мельницу с дранкой и они разбогатеют. Целое лето строили: нанимали плотников, землекопов, запрудили плотину, привезли камни-жернова, делали несколько помочей. Материально выдохлись до основания, ни хлеба ни денег и сами и семьи их измотались, измучились на земельных работах, а сколько леса потребовалось: без конца и края обозы везли каждый день и всем плати и плати деньгами, плати хлебом. Наконец мельница была пущена в ход. Наняли мельника. Сделали помольный дом. Это была большая радость после мучительных трудов. В 1918 году осенью отца взяли в Красную Армию, вернулся раненый и больной. Мельница не работала: водяное колесо замерзло. Отец поехал и топором прорубил лед, а сверху на него капала ледяная вода. Он промок и продрог, а на утро не встал. Проболел 20 дней и умер. А у матери народилась дочка Лиза. Итак мама осталась вдовой с шестью детьми, три сына и три дочери. Вася старший, ему 12 лет, я второй – мне 7 лет, Фима, Аня, Ваня, Лиза – малыши. Мельницу забросили, вскоре лошадь подохла, война продолжается. В нашем селе между мужиками тоже идет война. Организовался комитет бедноты. Выбрали советы. Первым председателем совета был Фадей Иванович. Из города приехал Дырнай Михаил. Из армии вернулся кавалерист Куваз Миша в лакированных сапогах, красных галифе, с нагайкой в руках, верхом из конца в конец носился во весь галоп, наводил страх, стрелял вверх из нагана. Этот человек был типичный «Андрон Непутевый» (Неверова). Вероятно в те времена таких «Андроновых» было много по всей России. В селе суматоха. Люди разделились на два лагеря – богатые и бедные, и на два конца: нижний конец -богачи, верхний конец – бедняки. А середняки определялись по их усмотрению, в зависимости от родственных связях и степени имущественного положения. Было такое дело: мужики с нижнего конца, кулачье, вооруженное оглоблями и дубинками, рычагами, вилами и топорами, озлобленные с озверелыми лицами, краснорожие бородачи, большой толпой с криками и руганью идет на верхний конец искать, ловить и убивать комитетчиков бедноты и первых членов советов. Прошли мимо нашего двора. Я был у двора, напугался и шмыгнул в калитку, во двор. А со двора залез на забор и с интересом наблюдал. Эти богачи схватили Дудаева, Зоркина, Силантьева. Бедняки вооружились так же кто чем мог. Организовали сопротивление, но застигнутые врасплох, рассыпались, разбежались, спасались кто как мог. Кулаки делают облаву, обыски. Некоторых поймали, побили, кому-то руку сломали, кому-то ногу. Им очень хотелось поймать вожаков: Крайнова Владимира, Дырная Михаила, Куваза. Эти вожаки скрылись, попрятались, но схватили первого писаря сельского совета, Камаева Михаила Артьемьевича. И вот я вижу озверелая кулацкая толпа ведет Камаева, а он в вышитой белой рубашке ростом на голову выше всех в толпе, без фуражки, а кудрями его играет ветер, бледный как снег. Камаев – это бывший гимназист, еще с 1905 года участвовал в революционных демонстрациях и митингах в группе гимназистов в городе Кузнецке. Вот ведут такого красавца-молодца, может быть и на смерть, трахнут дубинкой по голове и конец. Во главе кулачества впереди всех с наганом в поднятой вверх руке шел поручик царской армии Юртаев Иван Васильевич. Чисто побритый, красный как кровяной пузырь, невысокого роста, но плечист. Явно что он руководит всем кулацким движением, одет в военную форму. И эта толпа подошла к дому сельского совета, который был напротив нашего дома. Прямо на улице кулацкая банда начала судить публично Камаева. Я не знаю чем бы могло это кончится. Но с верхнего конца села несется кавалерия, несколько всадников (примерно кавалерийский взвод). Мелькают сабли наголо, в руках плетки, за спиной винтовки, передние стреляют из нагана. Несутся бешеным темпом, только конские хвосты мелькают. И как только кто-то из кулацкой толпы увидел и крикнул, все кулачье рассыпалось, разбежались кто куда, а красные усмирители лупили плетками всех кто попадался. У сельского совета остался стоять один Камаев Михаил Артемьевич и тут с верхнего конца бегут беднгяки со своими дубинками и началась облава на богачей. Пойманных приводили в сельский совет и пороли шампалами и плетью и запирали в подвал, а вожака, Юртаева И.В., не нашли. Так закончился кулацкий бунт в нашем селе. Оказывается, когда кулаки искали Куваза Михаила («Непутевого»), он успел сесть на коня и помчался в Евлашево. Скакал как только смог 15 км и доложил командиру гарнизона о том, что кулаки организовали бунт. По тревоге был направлен взвод кавалеристов на усмирение и все это очень вовремя. А писарем Евлашевского гарнизона был мой дядя, Филькин Михаил Константинович, там же служил его брат Степан и наш Яков Антонович, но они были в другом взводе, в Губашеве не усмиряли. На Пасху 1919 года губашевские красногвардейцы, 12 человек, дезертировали, то есть самовольно ночью пришли домой что бы помыться в бане и встретить Пасху с красными яйцами. Но на первый день Пасхи, чуть свет, рано, прискакал взвод кавалеристов и быстро собрали дезертиров, связали им руки, и строем погнали под конвоем по большаку в Евлашево. А на пути могилки. Мы, ватага ребят, провожаем арестованных. Их привели на могилу, построили в ряд и командир громко скомандовал: «Прощайтесь с вольным светом! Взвод, заряжай, пли!». Грохнул залп, все попадали. Яков и Степан продолжали стоять. Потом упавшие встали и строем по большаку их погнали. Так отделались испугом, а какое наказание получили в полку я не знаю. Но нам это было очень страшно – при наших глазах расстреливать наших старших братьев. Точно сказать не могу в каком году это было, то ли в 1918 то ли в 1919 году. Комитет бедноты в нашем селе организовал поход против чехов. Восьмилетний мальчик я шел из Давыдовки домой, в Губашево и мне навстречу строем в три ряда шли наши, губашевские мужики вооруженные вилами, топорами, оглоблями и просто дубинками. У всех людей лица суровые, бороды озлобленно торчат щетиной, глаза злые. Одеты кто в чем попало, но большинство в кафтаны из самотканого сукна, все в лаптях, шапки тоже разные – у кого из молодой телячьей кожи, у кого из собачей, козлиной, а то просто из овчины. Шли твердо и решительно. Многих я узнал, а многие были родственники, проходя мимо меня спрашивали: «Миколька, куда ты ходил?». А я отвечал громко: «В гости, к тетке Матрене». Этот мужичий мир растянулся на 2 километра, шли они на станцию «Ключики» и там должны были влиться в общее командование. Такие мужицкие отряды создавались во всех селах вдоль железной дороги и шли на разгром чехов, которые заняли всю сызрань, вяземскую железную дорогу. Вовевали они или нет и как они воевали, я не знаю. Я видел как они шли в поход против чехов. Комитет бедноты полностью взял руководство вместе с советами и стали собирать продразверстку, то есть отбирать хлеб у кулаков, которые никак не хотели сдавать хлеб государству. Этих кулаков вызывали в советы и спрашивали: «Сколько можешь сдать хлеба?». Ответ: «Ну, пудов 20 наберу», отвечал богач. «Штаб приказывает сдать 200 пудов, подводу мы найдем». Все лошади на селе мобилизованы на вывозку хлеба на станцию «Ключики». Если богач сопротивлялся, его сажали в подвал на размышление и держали до тех пор пока не давал согласие на предложенное количество пудов. Сначала все это шло своим чередом, ну а дальше оставались злостные неплательщики, упорно сопротивлялись. Ну а для таких из Евлашево прискакали кавалеристы, карательный отряд, они беспощадно пороли шомполами, плетью и самовольно отбирали весь хлеб. У некоторых находили хлеб, спрятанный в погребах, в ямах, в навозных кучах. Обыскивали и наш двор, но ничего не нашли, а дедушка сдал добровольно 60 пудов. Видно, учли и то, что у дедушки все сыновья на войне. Это была борьба за хлеб, спасение городов от голодной смерти. Откуда я мог все это знать? А разве можно что либо скрыть от детского внимательного глаза, когда сельский совет был напротив нашего дома? Я все видел: кого ведут на расправу и слышал кто как орал от побоев, видел плачущих бородачей, идущих раскорякой от сельского совета, а советом руководил Фадей Иванович, председатель. Командовал Куваз, его настоящая фамилия Арзомасов Михаил. Вскоре прибыл из армии первый коммунист, Филькин Алексей Гаврилович, и он стал нормализовать отношения между двумя противоборствующими лагерями в Губашево. Алексей Гаврилович был среднего роста, сухопарый, долгое время носил военную форму, кожаные брюки и тужурку, хромовые, а может офицерские, яловые сапоги. Быстрый, шустрый, говор чистый, как горох сыплет, уши большие. Человек всезнающий, хотя был малограмотный. Почему-то он знал все поезда, из какого города когда они отправляются, как будто он железнодорожный диспетчер. На железной дороге не работал, а расписание поездов знал на память. Вскоре прибыл коммунист Куркин Петр Владимирович и другие. Постепенно порядки в селе стали налаживаться. Настал 1920 год, год голодный, была засуха, но люди перенесли и прожили с большими затруднениями. А 1921 год – абсолютно голодный год. Лето 1921 года было сухое, без единого дождя и все хлеба были сожжены солнцем на корню, даже соломы не было, ни картошки, ни овощей. На лугах трава пожелтела и высохла как щетина, хрустела под ногами и пахла паленым. Люди стали спасаться кто как мог, многие уходили по одиночке, а многие – целыми семьями. Больше всего уходило кормиться за Пензу и в пути погибали от тифа или от других болезней, или просто от истощения, наступала голодная смерть. Я 10-летний мальчик тоже решил кормиться за Пензу. Мама стала плакать и говорила, что лучше все вместе умрем, но я мыслил что скор приеду и привезу 2 ведра картошки и тем спасу семью. Не послушал мать, ушел на станцию «Ключики». Прицепился на товарный поезд и доехал до Кузнецка. Пошел туда-сюда, никого не знаю. На перроне и за вокзалом лежат мертвые женщины, мужчины, старики и дети. Есть полумертвые и лежачие больные без присмотра. Но были и ходячие и даже сильные. В Кузнецке съедобного я ничего не нашел, зато нашел двух мальчиков, которые были постарше и повзрослее меня. Нам троим удалось прицепиться к товарному вагону на тамбуре и мы некоторое время ехали. Поезд остановился в поле набрать пар. Через несколько часов наш поезд тронулся и мы приехали на станцию «Чаадаевка». Наш товарный поезд встал и мы побрели искать добычи из что-либо съедобного. Искали долго, нашли две свеклы и штук 8 картошек. Поделили и съели в сыром виде. Всю ночь ждали когда тронется наш поезд, озябли, дрожали немало, весенние ночи были холодные. Поезд тронулся внезапно, неожиданно и я успел прицепиться на тормозной платформе, которая была битком набита разными людьми. Только под вечер приехали в Пензу. Долго бегал вдоль эшелона, искал своих товарищей, но их не нашел. То ли они отстали в Чаадаевке, то ли мы просто разошлись. Товарные поезда останавливались не там где пассажирские, много раз пришлось перелезть под вагонами, что бы пройти товарные поезда. Знал, что это риск. Нашел вокзал, вокзальный зал был битком набит людьми, лежачими, стоячими, сидячими. Вокруг вокзала и за ковзалом в садике уйма всякого народа – живые, мертвые и больные, всякого возраста и обоего пола. Слышал мужской разговор о том, что здесь можно погибнуть и что очень хорошо где-то в деревне, там можно достать картошку, а может быть и кусочек хлеба. На следующее утро взял направление выйти из города на запад. К обеду вышел из города и устремился скорее удалиться подальше от города. Город не сразу прервался. Попробовал просить кусок, но не дают. Одна старуха накормила кислым молоком и холодной пшенной кашей – это было большое подкрепление, силы прибавились и она посоветовала уходить дальше от города и от железной дороги. Назвала села, через которые я должен пойти, указала дорогу. Так я и сделал. В каком-то селе ночевал на печке, а с утра продолжил путь и действительно в деревне умереть с голоду не дадут, а нищих уйма, друг за дружкой хлопают калиткой, а то сразу вдвоем, втроем. Но я старался скорее подальше от города уйти и в этом теперь и сам убеждался. Весна 1922 года была хорошая, природа благоухала, кругом зелень, цветы. Я шел от деревни к деревне один или с попутчиками, с такими же как и я. От города удалился верст на 50. При подходе к одной деревне вижу из деревни повалила толпа людей. Сначала я подумал крестный ход, думал, что люди с иконами идут на поля и луга на богомоление, так бывало, так делали. Церковники весной и летом такие походы организовывали. Но когда приблизился, увидел, что люди выгоняли первый день телячий табун. В конце деревни начинались луга (выгон). Мужчины, женщины, подростки, мальчики и девочки с кнутами, прутьями, палками и веревочками гнали лавиной телят, а телята ободренные весенним запахом зелени и цветов, почуяв беспредельный просто бегали, прыгали, ревели, метались как огольцы. Шум, гам крик - все смешалось. Я иду по дороге и смешался в этой толпе. У дороги сидел мальчик, а около него мешок и корзинка с яйцами. Более полмешка наклали горубшек хлеба, пирогов, лепешек, а люди подходят и все кладут и кладут – яйца, пироги и блины. Я увидел все это и своим глазам не верю, что вижу такое богатство, столько хлеба и яиц. Остановился, стою облизываюсь и слюни глотаю. Подходит женщина с кнутом. Она, вероятно, заметила мой соблазн, просила: «Ты чей, мальчик? Откуда и куда идешь?». Отвечаю: «Кормиться». «А где отец и мать?». «Умерли». «Говоришь из Саратовской губернии Хвалынского уезда, Барановской волости? С кем же ты приехал?» «Один». «Есть хочешь? Ешь пироги и блины на выбор и яйца ешь». Ел много и никак не мог наесться. «Хватит, много не ешь, а то живот будет болеть» - сказала женщина, - «Может с нами телят будешь пасти? Жить будешь с нами. А вот мой сын Федя, познакомьтесь и подружитесь». Я согласился, отдохнул, а потом взял палку и вместе с Федей начали бегать за телятами. Уж так усердно мы с ним бегали до обеда и все же телят осталось меньше половины. Мне казалось что мы плохо стараемся, я внутренне переживал и ругал самого себя, что не умею пасти. А женщина успокаивала, что завтра будет лучше. После обеда пригнали телят в деревню и они разбрелись. Принесли мешок хлеба и корзину с яйцами. За двором у речушки мы с Федей сварили картошку. Вот беда, нет у хозяйки соли! Соль в то время была на вес золота. Хозяйка откуда-то достала комок, отколола с горошек, развела соленой водички и мы вдоволь поели горячую рассыпчатую картошку. К вечеру она на речке постирала мои портки (холстовые штаны) и рубашку, заставила на речке хорошенько вымыть голову, ноги и все что можно. Спать уложила нас на лежанку за печкой. Утром долго не будила. Мы с Федей стали друг друга щекотать и хохотать. Хозяйка покормила горячим завтраком и пошли выгонять телячий табун. Но у меня страшно болели ноги, а в паху образовались шишки с голубиные яйца. На второй день набегался еще больше, железы распухли сильнее. На третий день пасти не мог и ушел совсем. Пошел бродить по деревням, а таких было очень много. Встретил на дороге одного мальчика, он сидел у дороге на лужайке и мы познакомились. Его звать Миша, он на 2 года старше меня и ростом крупнее. Поговорили о том о сем и вместе пошли в деревню. Я иду по одному порядку, а он по другому. Открываю калитку, захожу во двор, а за воротами стоит серая лошадь запряженная, в телеге соха и деревянные бороны, молоденький жеребенок. В избе мужик у двери стоит из кудели вьет веревку, а может быть кнут вил. Попросил милостыньку, а он стал спрашивать как зовут, откуда, где родители, умею ли бороновать, лошадь путать. Я на все руки! И он предложил жить у него и помогать ему. Хозяйке велел накормить меня и она собрала мне завтрак. Сел за стол, только бы начать есть, заходит мой дружок Миша: «Подайте милостыньку Христа ради». Хозяин поглядел на него, спросил как звать и откуда, умеет ли бороновать и делать кизяки. Я и пахать умею сохой», - ответил Миша. Хозяин взглянул на меня и на Мишу, как бы смерил и взвесил нас обоих и сказал: « Я беру Мишу, он побольше и посильнее, а ты иди», - сказал мне. У меня все отпало, есть не стал. Как обожженный выскочил из избы. Не помня себя от обиды сел на завалинку через два дома и заплакал навзрыд. Наплакавшись вдоволь, мне стало легче на душе, как бы свалил тяжелый груз и из этой деревне ушел дальше от города. В следующих селеньях стало легче: то весенние праздники, то родители, то поминки и похороны, то свадьбы и гуляния люди справляют и у меня мешочек толстеет и прибавляется: кто лепешку, кто пышку, блин, пирожок, яйцо и накормит супом, кашей, молоком, а картошки сколько хочешь. Вот тут-то побудилось у меня стремление скорее бы накормить маму и сестренок и братишек. Фима, Аня, Ваня, Лиза не давали мне покоя. День и ночь в мозгах мучительное беспокойство. Когда мешочек наполнился сухарями, решил немедленно вернуться домой. Мешочек завязал крепко накрепко с таким расчетом что бы до дома не развязывать. Приспособил веревки-лямки, а на дорогу на расход набрал еще кусков. И так тронулся пешком с мешком в путь на Пензу. Шел спешно как можно прямее через другие селения. Шел три дня. Пришел в Пензу под вечер. На станции все так же как и было, только теперь больше всего народу за вокзальным садиком. Закусил сухарем с кипятком и сел на диван, не заметил как уснул, а когда проснулся, у меня мешочка с сухарями не оказалось. Туда-сюда, нет и нет! И день был уже другой. Наверное никто не может понять детскую обиду какую перенес я за эти сухари. Ходил, плакал, рыдал, но исправить дело ничем не мог. Ходил как ненормальный, будто лишился сознания, ведь я хотел спасти семью, маму, сестренок и братишек и сам стал голодный. Поезда на Сызрань найти не мог, по вокзалу бродил два дня. В углу стоял большой стол, к этому столу подошли какие-то два человека одетые в полувоенную форму, кожаных тужурках с пистолетами на боку. Из сумки достали копченую рыбу и хлеба. Рыба порядочно крупная. Эти люди в три-четыре пояса были окружены голодными людьми. Я тоже из под стола занял переднюю позицию. Все ждали хоть кожурочку, или крылышко схватить. Мои ручонки тоже были направлены что бы схватить что либо, что только бросят эти люди. И вот один из мужиков отрезал складным ножом голову рыбины и бросил на стол. Сразу метнулось несколько рук через мою голову за отбросом. Мои руки первыми успели схватить. Чья-то лапа схватила вместе с моими руками, но каким-то образом я мгновенно дернул руку под стол и сам шмыгнул туда. Рыбья голова досталась мне и я тут же сел под столом и съел с аппетитом, даже зубки рыбьи сгрыз. Подумать только, я поел соленую, когда соль везде на вес золота, и жирную рыбу. Вот это так лакомство! После этого лакомства страшно хотелось пить. Три раза сбегал до водокачки, где заправляются водой паровозы, а потом нашел диван, лег и уснул мертвецки. Почувствовал кто-то меня толкает, будит и говорит: «Миколь, Миколь!». Хочу открыть глаза, не открываются, во рту горячо и сухо будто обжигает. Сел, пришел в сознание, гляжу, передо мной парень в детдомовской форме, в майке и коротких штанишках. Оглядел и узнал – это был губашевский Алексей Сергеевич Пивкин, у них дом напротив нашего. Он на 4 года старше меня (с 1906 года). Я сказал: «пить, пить». Он понял что я заболел. Достал жестяную консервную банку и принес мне воды, мне стало легче. Он рассказал, что живет в детдоме и что ихняя Настя тоже тут и что в детдоме хорошо кормят и одевают, есть кровати и постели и что детский дом не так уж далеко, туда принимают детей без отцов и матерей. Он стал звать меня в детдом, но нужно говорить что у меня нет ни отца ни матери и не говори, что больной. После продолжительного колебания согласился, умылся и пошел с ним. Дорогой он дал мне колоб и я жевал, но никакого вкуса не ощущал. Меня приняли не сразу, долго спрашивали откуда я, где побывал, кто родственники, и как зовут родственников. Спрашивали и записывали. Мне казалось очень долго, а потом повели в глухую комнату, искупался в теплой воде, постригли меня и одели в детдомовскую форму, накормили. Встретился с Настей, она на 2 года старше меня. Указали мне койку и тумбочку, все хорошо, а мешочек с сухарями покоя мне не давал. Алексей со своими товарищами куда-то пропадал и нас угощал жареной кукурузой. В детдоме кормили хорошо, получали американский паек, то есть суп бобовый, какао, рисовую кашу и белый хлеб – конечно ,не вдоволь. Освоился в новой обстановке и привязался к Алексею что б он взял с собой «на охоту», как выражались они. Он все обещал, а время шло. Однажды он сказал «Собирайся с нами. Плакать не будешь?» - «Нет» - «Пошли». Шли-шли и дошли до берега реки Сура, пошли картофельниками, шли канавой, обросшей крапивой. Показались амбары. Входит охранник. Когда охранник скрылся на другую сторону, мы цепочкой друг за другом побежали к амбарам и все 5 мальчиков шмыгнули под амбар. Вытащили клин (пробку) и из дыры потекла кукуруза. Насыпали в шапки, в фуражки, испанки и насыпали за пазухи. Дыру заткнули и приблизились к лазейке. Первый выскочил вожак Володя, вторым выскочил Алексей и тут раздался громовой голос охранника, хлопнул солдатским ремнем. Выскочил третий и тому напороли ремнем. Четвертому тоже досталось как следует. Я выскочил последним и как он дернул меня ремнем, я сразу брякнулся как поросенок. И он еще стегнул раза два-три. Я подпрыгнул, вскочил на ноги и пулей побежал догонять товарищей. Собрались в кустарнике на берегу реки Сура, собрали в кучу свою добычу, ну конечно, у меня ничего не осталось – дорогой все рассыпал и растерял. Кто-то достал в кустах лист железа с загнутыми краями, как противень, развели костер, пожарили кукурузу и с таким наслаждением и с таким аппетитом поели. Такого удовольствия и счастья никакие царские и королевские дети не могли испытывать, а про ремни охранника тут же забыли. Алексей и вожак ступнями ног смерили длину своей тени и бегом побежали домой в детдом, что бы не опоздать на обед и что бы не получить замечание от нянюшек-воспитательниц. Жилось в детском доме хорошо, даже очень хорошо по тогдашним обстоятельствам и временам: сыт, одет, в тепле и даже весело и занимательно в детском коллективе, но сердце и душа страшно-страшно тосковали по дому и хотелось узнать живы ли дома мать, братишки и сестренки и очень хотелось им чем-то помочь. Наступает июль месяц, жнитво и я начал проситься отпустить меня домой. Стал говорить, что у меня мать нашлась, она жива. Стал плакать и меня отпустили с продуктами на 2 дня. А Алексей насыпал узелок кукурузы и кусок колоба (жмых). Где на поезде, а где пешком добрался до дома. Явился вечером пыльный, замученный. Какая радость! Увидел маму живую, да еще полная, свежая. Но она была опухшая от голода. Вася лежала на полатях тощая, Фима и Аня на кровати (Ане было 6 лет, Фиме 8) глядели на меня сверкающими глазенками. Все очень обрадовались моему появлению. Все рады и все бессильны. Мама сообщила, что Лиза и Ваня умерли в начале мая. Я поделил гостиненц, по горсти кукурузы, а кусок хлеба мама разрезала как шоколадные конфеты и каждый проглотил кто как мог. Дожевали и кусочки колоба. Итак, в семья я самый сильный и самый работоспособный. Я понял, что спасение семьи зависит только от меня. Утром взял серп и мешок и пошел в поле искать свой загон. Загон нашел. Рожь высокая, колосистая, зернистая, а зерно натуристое, крупное, но зеленое: молочно-восковой спелости. Наструкал горсть, съел с большим аппетитом. Нажал колосков в мешок и сколько мог донести, скорее домой. Принес, вывалил на стол. Все сели за стол и стали завтракать: каждый пострукает себе в горсть и в рот. Это было первое спасительное средство. К вечеру принес еще. Наструкали и мама сварила ржаную кашу – ну такую вкуснятину век никто не едал! И так каждый день. Все поднялись, стали ходить, бегать. Намолотили три ведра ржи. Я ходил на мельницу, смолол. Мама испекла пресные лепешки, сварила салму. А сколько радости и счастья! Не дай боже кому либо испытать такое. Не подумайте, что это только мы так жили. Сравнительно мы жили лучше. Еще в декабре 1921 года из Губашево уехала группа мужиков-воинов, бывшие красногвардейцы организованном поехали в Ташкент за хлебом. В их числе были дядя Яков Антонович, дядя Иван Егорович и брат Андрей Егорович Юртаевы. Моя мать набрала 10 аршин льняного полотна, холсты которого сама пряла и ткала и лощила – и отдала, что бы на обмен привезли хлеба. А моя мама была большая мастерица-ткачиха. Помню, славные умельцы приходили к ней на семинар. И вот эта группа из Ташкента приехала неорганизованно, мелкими группами и многих в пути обидели, ограбили, а у многих конфисковали как у спекулянтов. Многие в пути заболели. Дядя Яков приехал тифозно больным и вскоре умер. Поездка длилась 3-4 месяца. Привезенный хлеб, рис, ячмень делили ковшом. Не помню сколько ковшей дали и моей маме. Настало лето 1922 года очень и очень урожайный год. Жнитво и сноповозки, а лошадей нет. Многие лошади подохли, многих зарезали и съели. В Губашеве на 300 домов оставалось не более 30 лошадей. Мой дедушка Викул лошадь сберег. В марте и в апреле он прокормил лошадь на кустах. Из леса привезет кусты осиновые, березовые, липовые, топором разрубит мелко как макароны и в большой чугун, в печке на ночь пропарит и прутки делаются мягкими и их отдает лошади. Лошадь ела с аппетитом и на сараях была солома старая, но голод не тетка, лошадь живала. А весна была такая благодатная. Серуха (лошадь) быстро на лугах собрала силы и дедушка и дядя Данил нас не бросили. Дядя Данил стал мне как отец: всегда, везде и всюду он на лошади брал меня с собой, он мой защитник и спаситель. Пахали, сеяли, урожай убирали всегда вместе, дрова возили вместе, он меня нигде не оставлял и я гордился и никого не боялся, знал, что сильнее ловчее дяди Данилы в селе нет мужика. Он был на войне кавалеристом и бегом догонял любую лошадь, садился на нее не сбоку, а сзади. Достаточно ему коснуться рукой до зада коня, как летком на ходу окажется верхом на коне. А как он свистел! Никто свистеть так не мог. В военное время 1915 года он ехал в поезде в составе кавалерийского полка через губашевское поле во время жнитва, он ехал в вагоне и свистел. Все село узнало, что проехал в товарном поезде Данила, это он свистел. Мой дедушка по матери Яков Федорович Юртаев в 1921 году смог сохранить корову, а теленку от той коровы в 1922 подарил нам и мы вырастили славную корову. Долго ждали, но через 2 года дождались молока. Жить стало веселее. В том же 1922 году воскрес из мертвых дядя Антон, он вернулся из Германии, где был в плену 6 лет. Это был мужчина высокого роста, сильного телосложения, усы большие, тяжелые, плечи опущенные, на вид серьезный – взглянет, напугаешься, а душа добрая. Сразу можно было определить, что он много пережил. Много рассказывал о своих переживания за 12 лет в армии, на войне и в плену. А старухи спрашивали не кружилась ли у него голова, не чудились ли ему видения адские и райские «ведь ты, Антон, был записан в поминаниях за упокой и батюшка в церкви читал за упокой». На такие вопросы он улыбался и отвечал, что в живом виде побывал и в аду и в раю. Вот что он рассказывал: «Когда нас пленных русских привезли в Германию, нас держали в лагерях военнопленных за колючей проволокой». Кормили очень плохо, через ограждение кидали свеклу, сырую картошку и вилки капусты. Заморили основательно. Некоторые имели попытки бегства, но не удавалось – их возвращали обратно и били. Немецкое государство не хотело расходовать средства на военнопленных и объявило торги: кто желает дешевого работника, может взять пленного, который стоит столько-то марок. С этого момента каждый день в лагерь стали приезжать на фаэтонах, на дрожках, на тарантасах немцы им немки, старики и молодые, а то и целые семьи ходят по рядам пленных, а пленные сидят на земле как скотина, ждут своей очереди, когда и кому кто понравится. Торги и выборы длились уже неделю, так все надоело, такое бесправное унижение. Подойдет немка-старуха или немка молоденька – встань, поклонись, а они осматривают, общупывают, проверяют слепой –не слепой, глухой – не глухой, открой рот, есть ли зубы, нет ли наружных болячек, шишек, чесотки, экземы. Все это так унизительно, готов самоубийством жизнь покончить. А им что – посмотрели, посмеялись и ушли. На восьмой день торгов подходит ко мне мужик. Заставил встать, осмотрел, пощупал, поднял на мне рубашку, заставил спустить штаны. Подошла и его жена – проверили глаза, уши, зубы и велели идти за ними, в контору. Оформили документы и хозяин умчался на фаэтоне, а работнику приказал взять меня и привезти домой. Ехали верст 60 и приехали вечером. Меня определили в конюшню, в лошадиный станок наглухо перегороженный, и там топчан, соломенный матрас и подушка из сена. На ужин подали сухарик и кружку теплого чая. На другой день помыли в бане и дали белье. Пять дней кормили плохо: сухарик, чай, молоко, каша. А потом стали кормить вдоволь. У хозяина была доярка, она каждое утро заходила ко мне в конюшню и прямо из ведра давала пить парное молоко сколько угодно и я быстро пошел на поправку, пополнел, отяжелел, а силы нет, работать не могу, да и хозяин не требовал, видимо все понимал. Да впрочем, я и хозяина ни разу не видел за эти первые дни. Постепенно начинаю работать: убирать двор, конюшню, коровник, свинарник. А кругом все стало зелено, весна в полном разгаре и силы стали восстанавливаться. И вот однажды вызывает меня хозяин, он отсутствовал недели три. Увидел меня, своим глазам не поверил, что это и есть тот русский пленный. Спросил, что умею делать. Я объяснил, что я крестьянин и сын крестьянина, могу пахать, сеять, убирать хлеба, ухаживать за скотом. «А можешь ли косить?» - « Умею косить косой и косилкой». Хозяин сказал: «Все хорошо, скоро начнется косьба трав, а потом косьба хлебов – готовься. Да вот беда, все мои рубашки, брюки, одежда, стали для тебя малы, придется покупать особо для тебя. А мы с батраком Гансом носим один размер». С Гансом мы подружились и все дела стали делать вместе. А доярка утром и вечером заходит ко мне в конюшню и угощает меня парным молоком, я выпивал половину доёнки. Сначала она на меня смотрела просто, а потом заходила всегда веселая, выступал румянец и появлялись ямочки на щеках, глаза делались масляными, а еще дальше она стала меня толкать, заигрывать, пробовать мои силы. Скоро началась косьба. Ганс свою косу снарядил по-своему, а я по-своему. У меня окосево намного длиннее. А как начали косить, у меня ряд много шире и прокос чище. К обеду на дрожках подъехал хозяин и посмотрел кто как косит. Улыбается, подошел ко мне и сказал: « Антон, гуд». Хозяин полюбил меня за работу и вечерами стал сидеть со мной на диване в саду и все спрашивал как живут люди в России, чем занимаются и как работают, но и рассказывал о том, что в России революция и что царя свергли, у фабрикантов и заводчиков фабрики и заводы отобрали, у помещиков земли отобрали и передали крестьянам и что в России идет братоубийство, люди умирают от голода, руководит страной Ленин. О Ленине они, немцы, знали до подробностей и были о нем высокого мнения. По правде сказать, я немцу-хозяину много не верил. Однажды на праздник к немцу приехали гости, собралась компания. Мое дело принимать лошадей, устроить и накормить. А немцы дома шумят, галдят, сидят за столами. Выходит хозяйка и кричит меня. Служанке приказала вымыть и одеть меня. Одели, обули, галстук прицепили, костюм надели, усы подправил, побрился и меня представили к столу гостям для общего обозрения. Гостьям-немкам хотелось посмотреть «живого русского», они знают только по картинкам и по литературным произведениям, ну и хочется знать с какими дикарями воюют их мужья, братья и отцы. Я оказался живым экспонатом и представителем Руси. Ясное дело, в строю я был правофлаговым и часто направляющим. Почтенно я поклонился всем и по-немецки поздоровался, а хозяина поздравил с гостями. Предложили мне место, поднесли рюмку. Рюмочки были маленькие. Я сказал, что у русских женщин и то рюмки больше, а мужики пьют из стакана. Они расхохотались, посмеялись и налили стакан. Это был первый тост за встречу с гостями. Они поставили бутылку и предложили пить так, как я хочу. Конечно, я понял, что я должен играть роль шута. Я самовольно наливаю второй стакан, все внимание на меня как буду пить, а я пить не стал, а просто полный стакан вина выплеснул в рот не касаясь до губ, будто в баню на каменку выплеснул. Женщины вытаращили глаза, а некоторые схватились за головы и подняли шум, что «он отравится, умрет!», а хозяин спрашивает: «Можешь еще выпить, Антон?». Я ответил: «Можно». И луканул третий стакан. Закусил домашней колбасой, выступил румянец. Вот это был для меня рай! А потом попросили, что бы спел. Я запел про Стеньку Разина: «Из-за острова на стрежень на простор речной волны…», потом «Вдоль по питерской», спел частушки. Захотели что бы сплясал. Ну что ж, можно! Заиграли музыку, и я пошел выкомаривать. А сам думал, уж свой народ не опозорю, я должен защитить Русь и здесь!». Дядя Антон умел рассказывать потешно и забавно. Он очень много рассказывал, а когда говорит не спеша, просто заслушаешься! А в плен взяли его тяжело раненого. Вскоре после приезда дяди Антона приехал из плена брат моей матери, дядя Иван. Иван Яковлевич Юртаев приехал шикарно одетый: краги сияли, костюмы с жилетами, галстуки, в шляпе, ручные и карманные часы. В то время в народе так одетых людей не увидишь. И он рассказывал, что очень и очень многое пережил, даже лисье мясо- падаль, приходилось есть, а ведь лиса совсем не съедобная. Его рассказы очень сходятся с рассказами дяди Антона, только с той разницей, что немка-хозяйка была очень богата и крепко полюбила его, а последний год она его называла мужем, водила по гостям и балам и она требовала, что б он был хозяином имений, а не пленным Иваном и что она никак не пускала его домой в Россию, утверждала, что в России люди голодают, умирают от голодной смерти. Немка была женой офицера, муж убит на русском фронте где-то на Украине, а Ивану говорила, что его любит больше, чем первого мужа. И действительно, Иван Яковлевич был достоин любви, он был стройный и красивый, у него очень приятный голос и говор, а какой был мастер-столяр! Дядя Иван рвался и стремился вырваться из Германии на родину домой, к любимой жене, Акулине Михайловне, но она до его приезда умерла, ее схоронили в 1920 году. Причина смерти – страдания, тоска, любовь к Ивану. Иван Яковлевич поплакал, погоревал, носил траурную ленту – черную повязку, как делают в западных странах. Пытался уехать обратно в Германию, но не удалось и женился на давыдовской женщине, и народилась дочка Валентина, а через некоторое время народился сын Матвей. В 1933 году Иван Яковлевич умер в Губашево, а жена вышла за другого и уехала в Среднюю Азию, там и сталась жить. В 1933 году я женился, дядя Антон был болен. На с Леной по-отцовски поздравил и благословил нас. Он уже не пил- не ел, болел, а через месяц и дядя Антон умер. И так оба дядья умирали по два раза и у них головы не кружились от того, что поминаниях были записаны как покойники и батюшка в церкви читал их за упокой души. Зимой 1922 года я стал учиться в начальной школе. Моей учительницей была беззубая старуха Мария Ивановна. Она учила по-старому, водила нас в церковь, учила молитвы. В классе висела иконка и когда утром войдешь в класс, обязан помолиться. В классе разговаривали тихо, в пол голоса, а кто кричит и разговаривает громко, того «на том свете после смерти в аду повесят за язык на крючок». Многие дети убежденно верили, но я был уже тертый калач, не верил и сам доказывал, что в детдоме не молятся и молитвы не поют и знал уже революционные песни и частушки. Я для нее был «непристойным» учеником, знал много того, что не знали другие. Но зато уж если я запою молитву, все дружно подхватывают и детские голоса как ручейки зажурчат, а я брал руководство классом и махал руками, дирижировал. В таких случаях она меня гладила по голове, а однажды зимой дала яблоко, свежее и румяное. Это было чудо, когда дети зимой увидали яблоко, как будто только что сорванное с дерева. У Марьи Ивановны два зуба большие мотались, а когда говорила, язык выскакивал между зубов. Нам было смешно и жалко ее, ведь ей, дряхлой старухе, сидеть бы дома. Вскоре она умерла. Пришла новая учительница, дочь никитинского попа, Раиса Антоновна Лебедева – девочка лет 18, невысокого роста, а уж такая нежная! Как будто сдобная пышка на сметане мешана, щечки пухленькие с румянцем, губы алые-алые как малина, складый ротик, прекрасный носик и главное, всегда улыбалась! И такую приятную улыбку кажется я в жизни не видал. Носила белую шапку-ушанку из зайчатины. С того времени я страстно полюбил школу. Уроки стали деловые и увлекательные. На уроках рисования и труда, она разрешала петь кто хочет и петь тихим голосом, разрешала на этих уроках посмотреть друг у друга кто что рисует и кто что делает. Уроки проходили в тишине и эта тишина не угнетенная, а сознательно созданная самими учениками. На уроках чтения стихи читала без учебника, наизусть – нас и это удивляло. А уроки пения для нас были полное наслаждение: песни все новые и новые, и революционные. Она сама пела хорошо, приятным голосом и нам говорила громко не кричать, учила как держать губы и как открывать рот. Ее указания я запомнил до глубокой старости. Мы ее прозвали «синичкой» и гордились ею. Зав.школой стал Михаил Артемьевич Камаев. Это тот самый, которого в 1918 году кулацкие бунтари хотел убить как вожака и руководителя первых Советов и комитета бедноты, он же участник революционного движения в 1925 году будучи гимназистом. Старики толковали, что Камаевы не потомственно губашевские. Его отец Артем был адвокатом, и, вероятно, показал себя политически неблагонадежным. Он «прземлился» в Губашево, построил дом с крыльцом. Крылец для губашевских был новшеством. А еще посадил садик. По площади сад небольшой, но до чего в саду все было красиво и культурно! И диваны, и кресла и тропинки прямолинейные, посыпанные красным песком, как будто накрыты красным холстом. Говорили, что Артем мог одновременно писать, говорить и слушать посетителя. У его двора всегда стояли подводы, запряженные в дрожки, тарантас, телеги и даже фаэтон. Приезжали к нему богатые и бедные: купцы, помещики, мужики и государственные служивые. А зачем приезжали никто не знал. Знал только Артем. А в Рождество Христово к нему славить приходили даже взрослые, особенно его любили гуляки. Он всем дарил: ребятишкам давал алтын (3 копейки), подросткам 5 копеек, гулякам пяти-алтынный (15 копеек), то есть ровно на штоф водки (100 грамм). Летом яблоки-падалицу сам не собирал, скричит ребятишек и дает команду: «Бегите домой, возьмите ведра и корзинки, соберите все яблоки, а кто будет рвать, у того отниму и больше не допущу в сад». Сам Артем сядет на диван и любуется как мелькают детские головки. С полным ведром подходят к нему, он старческой рукой погладит детскую головку. Может быть поэтому ни один мальчик не осмеливался лазить в сад Артема, а если находился такой, то ребятишки своим судом наказывали смельчака. Артем сам не караулил, его сад караулили все дети. Через год прибыл еще новый учитель, Куркин Сергей Павлович, коренной губашевский. Его отец, Павел Владимирович Куркин, уехал в город Баку, жили там лет 10 и Сергей мог получить там образование. Стройный красивый парень, одевался чисто и приятно: носил шляпу, жилет, галстук, часы. Сейчас это всеобщее одеяние, а вы представьте, что было это тогда? Сергей Павлович пройдет по селу как что-то особое: со всеми разговаривает, улыбающееся веселое лицо. Прекрасно пел и играл на гитаре. В последствии он в Москве окончил юридический институт, работал юристом в Москве, потом стал директором школы в Москве, там и умер в 1950 году. В Губашево все учителя были новые и молодые. Их было человек 8-10. И вот этот коллектив, кроме учительской работы, организовал кружок художественной самодеятельности. Часто, очень часто ставили постановки. В пьесе я всегда выступал в роли мальчика, а мой брат, Василий Павлович, в роли барина, оденут его пузатым толстяком. Григорий Антонович всегда в роли офицера-белогвардейца. Чекмарев Петр в роли командира красной гвардии или командира партизанского отряда. Женские роли занимали поповские дочеря. У никитского попа 5 дочерей. Раиса Антоновна всех сестер приводила. Репетиции проводились строго по расписанию. В то время было много антирелигиозных пьес и мы их ставили. Встречались иронические места. Просмеивали попов, дьячков. Мы смеялись от всей души. Попвские дочеря еще активнее смеялись. А Раиса Антоновна частенько на уроках просмеивала на уроках религию и деятельность попов. Мы задавали вопрос: «А ваш отец тоже поп?». «Ну что ж, он тоже такой», - отвечала она без малейшего возмущения. Я знал как плачут дети и знал как плачут женщины и старухи, но никогда не виде как плачут девушки, да к тому же такая красивая девушка-учительница, как Раиса Антоновна, и я бы ни за что не поверил, что она умеет так печально плакать. Я учился в 4 классе. 22 января 1924 года она забежала в класс и упала на свой учительский стол и такими крупными слезами залилась и зарыдала. Мы рты разинули и не можем понят в чем дело, хотелось знать кто ж ее побил и мы того злодея сейчас разорвем на клочки. Потом она подняла лицо, а лицо как полотно бледное. И она сообщила что умер Владимир Ильич Ленин. Она провела с нами беседу о Ленине и сказал, что ее отец учился в гимназии вместе с Лениным (а уже потом в духовной семинарии) и что ее отец знал отца Ленина, Илью Николаевича. В этот день занятия в школе не проводились и мы тоже, глядя на свою учительницу, со слезами на глазах побежали домой, что бы рассказать дома о Ленине все то, что говорила Раиса Антоновна. На другой день в школе были поминки, нас угощали кренделями и по стакану давали урюк и изюм, занятия были отменены. Поминали без богомоления. Наша учительница сама говорила, что она в Бога не верит. Однажды Раиса Антоновна провела с нами такую беседу, что придет время и будут пахать не на лошадях, а на машинах, на «стальных конях», а какие это кони и как называются, видимо она и сама не знала, и что эти кони не будут разбирать межей, т.е. на полях межей совсем не будет и эти кони будут возить что угодно и кормить их овсом и сеном не требуется. В поле загонов совсем не будет и что это все по науке Ленина, так учит Ленин. Я пришел домой и все рассказал деду. Дед выслушал меня и спокойно сказал: « Ваша учительница дурра, а еще поповская дочка. Рассказывает вам, глупцам, дурные сказки, а вы ее слушаете. И чем только учат в школе?!». Мой дедушка был для меня большим авторитетом и мне казалось, что он все знает, ведь он для меня был всезнающий бог. Вот этот Бог отнял у меня веру к моей учительнице. Все что она говорила на уроке и вне урока, я до основания верил ей, а после дедушкиных слов перестал ей верить. Она объясняет нам урок по арифметике или по русскому языку, а я не могу сосредоточиться и все думаю-думаю: «Да неужели красивая и хорошая учительница может быть дурочкой? Или такой ангел божий может говорить неправду?». Мысленно я мучился и порядочно долго. Вот как легко можно сбить детский ум! А ведь дедушка плохого мне не хотел. По-своему он тоже наставлял на ум и хотел что бы я был умным и деловым человеком, к тому же он меня любил и жалел, а вот его жалость и любовь для меня на вред и душевные переживания. Вот как иногда родители и опекуны по своим незнаниям детского ума могут навредить мальчику. Смерть, Ленина мы, школьники, чувствовали, как-то ощущали как большую утрату и очень переживали. А может быть моя учительница, Раиса Антоновна Лебедева, только так умела воздействовать на своих учеников? Нет, все дети нашей школы переживали всемирную утрату. Стало быть все наши учителя были достойны своего звания, а моя учительница до глубокой старости была сельской учительницей в селе Комаровка Кузнецкого района Пензенской области. Там же вышла замуж, муж был партийный руководящий работник. 4 класс я закончил не с плохими знаниями: умел решать задачи с десятичными и простыми дробями, свободно ориентировался в процентах, свободно читал и писал по-русски. Нельзя не вспомнить и не рассказать о том факте, как после разрушительных и продолжительных войн и голодовки, могли люди обрести лошадей и коров, то есть как восстанавливалось сельское хозяйство моего села. Если в 1921 году многие мужики ездили в Ташкент за хлебом («Ташкент город хлебный») и имели удачи и неудачи, то в 1922-23 годах многие мужики поехали за лошадьми в Сибирь и на Урал. Из нашего села тоже группами и одиночками уехали искать и покупать коней. Без коня мужик не мужик и не кормилец. Некоторые группы вертались быстро, за 4- 5 недель , а некоторые пропадали на долго, около года, были случаи умирали в пути. Обычно в зимнее время приезжали запряженные в санях. Человек неделями едет в санях и в пути достает фураж лошади и питание для себя. А многие мужики ехали без седла и набивали свои задницы до крови, были случаи болячки доходили до гниения и обезноживали. Некоторые пригоняли по две лошади и это было большое счастье и богатство. Из Сибири лошадей пригоняли диких, трудно было обучать, что бы ходили в запряге или пахали сохой или плугом. Сами лошади-сибиряки низкого роста, сравнительно с российскими были мелкими, но быстроходные и выносливые. А у Филькина Герасима Акимовича был жеребец-пастух, светло-буланой масти. На лугах около железной дороги, бывало, сгонит лошадей всех в одну кучу и продержит определенное время, час или два. Сам встанет в сторонку, голову поднимет высоко-высоко, как будто считает наличие поголовья, а потом разрешает всем лошадям расходиться и есть. Через 4-5 часов снова соберет и снова такой же «учет». Не подчиняющихся лошадей загрызал до полусмерти. Зубами грыз холку, передними и задними ногами бил. В это время человек не подходи – убьет беспощадно! Было много скандалов и неприятностей. Его закастрировали, но его привычки надолго сохранились. Многие ездили покупать лошадей за Пензу. Оттуда пригоняли лошадей, крупных ломовиков. Ноги мохнатые, везет сколько угодно, лишь бы колеса выдержали, идет шагом, рысью не гони. Так Губашево за два года привело себя в более нормальное состояние. Год за годом урожаи стали хорошие. Живые люди после голодовки стали возвращаться на родину, стали ремонтировать дома и строить новые. Появились коровьи, овечьи, свинячьи табуны. Начался период восстановления народного хозяйства. А еще через 2-3 года в селе появились рысаки. Некоторые мужики стали богатеть, стали появляться кулаки. Бедняки стали уезжать в города искать работу. Удивительное дело! Ленинская новая экономическая политика за короткий срок жизни восстановила народное хозяйство. В частных лавках и в государственных магазинах во всех селах и городах стало много всякого товара и продуктов всех видов: хлеб, калач, булки, крендели, пряники, конфеты, сахар, рыба всех сортов. Жизнь закипела, народ стал веселый и бодрый, завелись гармошки, молодежь по вечерам поет, танцует, веселиться, по улицам хороводы, припевки с плясками. Ну а я? Я где?.. Я все лето и каждую ночь на ночевке с лошадьми. Лошади своей не было, но дядя Данила каждый вечер провожал меня на Серухе на ночевку, а у Серухе каждое лето новый жеребенок. Жеребята были прекрасные и это была моя гордость и радость. Да и то, что мою Серуху никто обгонять не мог и таким образом я был среди мальчишек первым джигитом, я гордился этим! Поэтому я охотно не спал дома в постели 8 лет. Восемь лет ночи проводил в степи, на лугах, в лесу, в долу, в оврагах, и не знал нормального сна и перенес грозовые ливни, ветра и ураганы, грозы и молнии – все перенес и испытал с детства. В холодные дождливые дни с лошадьми больше всего ездили в леса, где грибы, ягоды, орехи и обязательно у речки жгли костры, пекли картошку. А сколько сказок, басен, песен, игр у костра! Однажды был такой случай: на какой-то праздник поехали с лошадьми большой ватагой в лес в самые страшные места, где большие горы и глубокие овраги. Трава там хорошая, но туда никто не ходит ни за ягодами, ни за орехами, ни за грибами. Говорили, что там живут лешие, черти и разбойники. Это место называется «Краскань стойло» и мы поехали туда. Было страшно, но с нами был старик Давид Иванович, без него мы, мальчишки, не осмелились бы. День провели хорошо, вечером приехали, а дело было к осени. Утром собираюсь на работу, а кафтана моего нету. Вспомнил, что кафтан оставил в лесу, а тут пошли дожди. Я выбрал момент, когда дяди Данилы не было дома, сел верхом на Серуху помчался в лес за кафтаном. Нашел место костра и нашел кафтан. Он был мокрый. Я еле-еле поднял и расстелил на лошадь, подвел лошадь к пеньку и спрыгнул с пенька на нее верхом. Все жилки мои тряслись от страха, боялся леших, воров, бандитов и волков. А лес покрыт туманом и шел мелкий-мелкий грибной дождик. С места в карьер помчался по заросшей лесной дорожке, мокрые ветки хлестали мне в лицо. Серуха тоже раздражена, она сама рвалась скорее вырваться из страшного места. Я чую, что она дрожит и ушами прядет, чует что-то. Выскочил на ровное место и пошел шагом по дубовой роще. До села оставалось два километра. Еду полем мимо родничка и вдруг лошадь вздрогнула, фыркнула, уши наложила и так резко и круто повернула голову назад, взглянула на меня как бы предупреждая «Держись, опасность!» и помчалась Серуха с такой быстротой, что я закрыл глаза и видеть ничего не мог. А Серуха неслась мимо дороги, по дороге была вода и грязь. Видно она боялась скользнуть и упасть. И так мы неслись до улицы села. З а мной гнались два волка. Я их не видел, а на гумне были люди и видели как волки гнались. Эти люди подняли крик, волки остановились. Они же рассказывали, что один матерый волк хватал лошадь за хвост, но не удалось. А я и крика не слыхал. Только снял уздечку, пришел дядя Данила, посмотрел на мое страшно побледневшее лицо и он обняли меня. Я рассказал куда ездил и зачем. Он погладил по голове и сказал: «Завтра поедем за дровами и мы могли бы взять», - и пожурил за то, что я ему не сказал и уехал самовольно. Наука доказывает, что животные не способны мыслить, а все что делают разумное – это по инстинкту. Спорить и доказывать против этого не собираюсь, но хочется сказать, что у животных бывает слишком разумный инстинкт. К примеру, взять ту же нашу Серуху: она, кажется, все понимала, а дядя Данила, большой любитель коней, как крестьянин и кавалерист, все время разговаривал с Серухой и они друг друга понимали в полном смысле этого слова. На его разговоры Серуха отвечала глазами, ушами, головой, хвостом, ногой и кожей, губами и языком, но без звукосочетаний, без слов. А дядя мог все понимать, что хочет Серуха. Бывало поедем в лес за дровами, он накладет громадный воз, я сяду не него, он подаст вожжи и наказывает, что бы я не правил, а только держал вожжи, что бы не упали. По какой дороге или лесной дорожке пойдет Серуха, ее не сбивать, а если остановится, не дергай, и не гони, она оправится и сама пойдет. При встречных подвозах она сама дорогу давала, а если с грузом, то ждала, что бы ей дали дорогу. Так дядя меня проводит, а сам остается в лесу, готовить еще воз дров. Я приеду домой, меня встретят бабы, разгрузят воз и проводят в обратный путь. Так одиннадцати-двенадцати-летний мальчик работал за мужика. Вот уж поистине «мужичок с ноготок» – это был я. А в поле? Сохой пахать не мог, а бороновать – это мое дело. Да впрочем Серуха и без меня могла бы бороновать. Я сидел верхом как свидетель. Такая умница была наша Серуха. На свист дяди Данилы откуда угодно примчится. На мой мальчишеский голос мчится рысью, уши наложит и встанет передо мной как вкопанная и ждет кусочек хлеба. Я не знаю случая, что бы дядя хоть раз хлыстнул бы ее кнутом или прутом. А если в дороге остановилась лошадь, он спрыгнет с телеги или с саней и проверит супонь, поперешник, сиделку, хомутину, или шлеи и найдет причину, что беспокоит Серуху. И меня научил этому. Он говорил: «Лошадь не дурнее нас и мы должны ее понимать». Однажды мой брат Василий ударил (стеганул) лошадь прутом (кнута не держали), так за это удар дядя три дня Василия допрашивал: « За что ты стеганул Серуху, чем провинилась?». За его непослушность и несдержанность он Василия не брал на работу, брал меня. Но это Серуха, а вот у Пивкина Константина была черная кобылица Машка. Кажется умнее Серухи, запрягают в одноконный плуг, проедут два-три круга и пахала без человека. На концах загона сама медленно поворачивалась что бы не свалить плуг и пойдет по борозде полным ходом. Она же как и Серуха приносила каждое лето жеребенка, да такие красавцы! Умнее этих двух лошадей я не встречал животных. Серуха и Машка были выше среднего конного роста, мощные и проворные, и жили у своих хозяев более 20 лет. А вот другой тип хозяина, Солодовников Владимир: быстрый расторопный мужик, везде и кругом бегом да бегом, скорее-скорее… Весь век спешил, а во время сноповозки даже по-людски не оправлялся. Жара, лошадь гонит рысью, сам встанет на задние концы дрожжины, руками держится за наклизки фуры, спускает штаны и по дороге на ходу оправляется. Люди плюют, отворачиваются, а он знай торопится. Глядишь, через месяц у Владимира лошадь околела и сдохла, человек разорился. Поплакал, опять купил (кто-то помог ему) и опять он торопится. И так каждый год он покупал лошадь, а то две лошади за год. То сглазят, то сколдуют, то домовой не принимает. Измывается, до смерти доводит лошадь - значит, «не ко двору» и многие таким объяснениям верили. Владимиру Солодовникову весь век пришлось покупать лошадей, а Пивкин Константин весь век продавал сказочно красивых лошадей от Машки и машкиной бабушки. До колхозов жили индивидуально, единолично, то есть каждый хозяин жил по-своему, кто как хотел и кто как мог. При советской власти до 1930 года землю делили по едокам (душам), вся земля делилась на три поля6 пар, рожь и яровое поле. В каждом поле у каждого хозяина десять загонов и каждый хозяин обрабатывал свои загоны. Паровое поле пустовало весь год, то есть после двух лет урожая на третий год земля должна отдохнуть. По пару пасут скот. Летом вспашут, осенью под соху сеют рожь (оземь). Ржаное поле более массивно. Кое-где бывают не посеянные загоны, растет бурьян и разная сорная трава. Яровое поле – сплошная пестрота: загон пшеницы, рядом просо, горох, картофель, гречиха, овес, подсолнух, чечевица и так далее. Все это создавала неудобства. Еще о лошади: в 1924 году у Щегалева Павла украли лошадь с лугов на ночевке. Конокрадство в то время свирепствовало повсюду. Поискали, оплакали и через год купил другую. Прошло четыре года, та лошадь уж была забыта. По нашему селу ехал на гнедой лошади татарин и вдруг эта гнедая повернула к воротам Павла Щегалева. Татарин и так и сяк, кнутом, вожжами дергает, а лошадь как заорет во весь голос. Вышел хозяин и признал свою полпавшую лошадь. Заявил в сельский совет, поехали в волостную милицию. Хозяин сохранил паспорт лошади. Все подходит, люди подтверждают. Татарин доказывает, что купил лошадь, а паспорт на лошадь оказался поддельный. Дело дошло до суда и дело решилось в пользу старика Щеголева. И так у него стало две лошади. Вот где богатство! Что это – у лошади инстинкт или память? С лошадьми больше всего любили бывать ну лугах около железной дороги на берегу реки Канадейки. Такая красота! Берега реки покрыты тополями, стоят вековые ветла, цветет черемуха, растет хмель и смородина, роднички выбивают ключевую воду, водяная мельница, платина, а вода волнуется как море. Мы покупаемся, купаем лошадей, они плавают, а мы верхом. Шум, гам, писк, визг, бултыхание! Рыбы наловим, уху сварим, а вкуснотища! Разве можно равнять с домашним обедом? В джунглях играет в прятки или в казаки-разбойники. Пекли картошку – это вечером или ночью, что бы не уснуть. А тут гудок, идет поезд – бежим всей ордой на рельсы, кладем гвозди. Проходит поезд, считаем вагоны. Увидели чумазого кочегара и смеющегося машиниста – споры, вздоры. Ищем свои гвозди, делаем ножечки и точим на камне. И так целые сутки в празднике на лугах, драка – не драка, игра – не игра, а вечером у костра страшные сказки и рассказы, аж по коже мороз. А лошадей подгоняем ближе к костру. Они фыркают и звенят железными путами на замке. Воры-конокрады отпирали замки и угоняли лошадей. Вот и побоишься ночью далеко отходить. Однажды летом дедушка взял меня на ярмарку в город Кузнецк. «Ну, Миколька, пойдем на пятачок», - и повел меня. А на пятачке кто играет в орлянку, кто в карты, а в одном кругу борются борцы и еще круг – бьются кулашники. Вот один кулашник с засученными рукавами ходит по кругу и выкрикивает: «А ну давай любого!». Рядом с нами стояла женщина и говорит: «Разреши, Вася, хоть разок в жизни подерусь!». «Ах ты курва, мало я тебя каждый день порю! Я те дам!..». А она уже в кругу и засучает рукава белой кофты и стоит против того кулашника. Стоят два секунданта: метнули орлянку, первому ударить досталось кулашнику. Он плюнул в свой кулак и ударил бабу по груди. Она попятилась, покачнулась, но устояла. Кофточка и рубашка были разорваны и из груди выступила кровь. Она поглядела и так же плюнула в свой кулак и громким голосом сказал: «А ну теперь держись!» и ударила то ли кулаком, то ли ребром ладони по шее, в затылок. Тот как плаха ударился лбом об землю. Секундант крикнул: раз, два три! Кулашник не поднялся. Подошли два секунданта, подняли за руку – у того голова повисал. Отправили в больницу. А женщина обняла того мужика, который сказал :»Мало я тебя лупцую» и говорила: «Вася, прости, Вася, извини, не выдержала!». Вероятно это был ее муж. Та женщина была ростом не ниже того кулашника и порядочно толстая, но в ней не сало, а здоровые спортивные мышцы. А мой дед крякнул несколько раз и сказал: «Вот это да, баба так баба!». И вероятно вспомнил свою молодость, ведь в селе говорят про него, что он тоже когда-то убил человека в кулачном бою. А дело было так: на призывном пункте, когда он призывался в царскую армию, в кругу призывников в городе Хвалынске Саратовской Губернии, выделился один кулашник. Дедов друг Кавкаев Тимофей Егорович раззадорил его и налил деду стакан спирту. Дед осмелел и вышел в круг. Метнули монету. Первый удар достался тому. Ударил тот, дед устоял, а глаза покраснели, как у разъяренного быка и нанес тому такой ответный удар, что у того из носа, и изо рта потекла кровь. А на другой день объявили, что умер. Ярмарка мне очень понравилась: катался на каруселях, качался на качелях. А сколько всякой снеди: конфеты , пряники, колбаса и все , все что хочешь. Шум, крик ,толкучка и лошадей, лошадей сколько! Заплутаешься среди повозок. Дед мне купил красивую цветастую фуражку и я был очень доволен. Частные лавочники выкрикивали людей, заманивали покупателей, громко- громко хвалили свой товар, а государственные магазины величаво торжествовали и торговали спокойно, тихо и важно. Между частным капиталом и государственным шла какая-то борьба, а может быть конкуренция или соревнование. Но люди шли покупать в государственные магазины. Почему? На этот вопрос ответить тогда я не мог. Дед накупил серпы, косу ну и многое что еще. Ну а соли? Соли бери сколько хочешь и совсем дешевая. Помню, дед сказал: «Соли много и дарма!». Купил большой лагун дегтя мазать колеса, купил хомут и вожжи. Ясное дело, дорогой дед выпил со своими друзьями и пели песни. Лошадей выпрягали в лесу у родника. Лошади переутомились и жара, а мужикам хотелось побалагурить в тени лесов. С мужиками было много мальчишек, таких как я, и мы наперегонки рассказывали кто что видел и чем удивлен. Я был не хуже других мальчишек: карманы набиты леденцами, на возу крендели и калач, на голове новая фуражка. А все ли знают, что такое калач? Калач – это не хлеб. Теперь почему-то калачи не пекут, снято с производства выпечки хлебных и булочных изделий. Представьте себе: перед вами на столе целый калач – это белый пышный круглый хлеб, высота 50 -60 см, и по кругу может ухватить обеими руками только крупный долгорукий мужик , по кругу ничуть не меньше, а пожалуй и пошире чем молочная фляга, и по высоте как фляга без горлышка, румяно-белого цвета, бывает слегка поджаренный. Дрожжевой запах опьяняет тебя своим ароматом. Если нажать сверху , то можно сделать как сковородную лепешку. Опустишь руки, калач за минуту или две минуты примет свое первоначальное состояние. Короче говоря, как губка - сжимается и разжимается. А на вкус как сдобная булка. Если ломтик калача сунешь в кружку с молоком , или в чай, или в воду, то сразу впитывает все. Калач пышный пористый и пористость не как у белого хлеба дырочки разного формата. У калача поры как-то определенной формы длинные, наподобие инея на ветке. А высота! Ешь и не наешься. Может быть поэтому плотники, пильщики, землекопы и другие люди тяжелого физического труда мало ели калача, а больше ели черный ржаной хлеб с мясными щами, да с перцем и кашу с конопляным маслом. Вот сила будет. А калач ели купцы да господа с чаем. Но самый лучший калач был Саратовский. Саратовский калач славился на всю Европу. Зимой 1925г. дядя Данила взял меня на расширенный базар в город Кузнецк. Дело было на каком-то празднике или Рождество Христово, или масленица и он пригласил меня на ипподром. Я понятия не имел, что это такое. Но когда пришел, увидел большой-большой круг и подметенные дорожки, а народу! Народу тьма тьмущая по кругу. А сколько разных коней-рысаков запряженных в саночки, а саночки разного цвета и формата. Около саней и рысаков топчутся мужики-хозяева. Хозяева тоже разные, и по росту, и по возрасту, и по виду, и по одежде. Есть усачи, бородачи, высокие, низкие, толстые, тонкие, старики и молодые. Мы приблизились к эстакаде, где стол и за столом сидит комиссия- жюри. Начали пропускать рысаков парами. Э! Вот где картина, вот где душевное утешение! Глядишь и своим глазам не веришь. Есть рысаки, кажется, не бежит, а летит как ласточка. И вдруг мы увидели, на очереди стоит гнедой рысак, а на саночках сидит наш поп, батюшка Анатолий Петрович: губы большие выпячены, глаза навыкате блестят как у убитого зайца, а сам похож на копченую воблу. Рукавички с опушками и на руке висит на ремешке кнутик. Мы были удивлены, что в такой массе людей увидали своего сельчанина и как-то обрадовались. И вот старт и сигнал. Понеслась новая пара – наш батюшка! Вот это да! Вот это батюшка! Его Гнедуха не бежала, а летела. Мы его больше не видали, а он нас совсем не видал. Потом узнали, что батюшка получил диплом наездника первого класса, а его конь получил аттестат и медаль. Стали допускать на второй круг –вторично. На очереди стоит долгоногий жеребец-красавец, сказочные саночки. А рядом мохнатенькая лошаденка, низкорослая, запряжена в обыкновенные крестьянские дровнишки. Дровнишки старенькие, легенькие. В них сидит мужик в полушубке, подпоясанный мочальной веревочкой. Он сидит на тулупе, в руках мочальный кнут. Это был чуваш по национальности, приехавший из деревни. Ветер шевелил его реденькую бороденку. Держит себя спокойно—не волнуется. А хозяин жеребца рядом высокомерно смеется над ним. Старт! Сигнал. И понеслись! Жеребец с места полетел как птица. Дровни сразу отстали и порядочно отстали. На втором кругу дровни стали приближаться к жеребцу. На третьем кругу - следом вплотную. Переход на прямую. Соперники летят рядом. Вот финиш. Дровни джик, рванулись…. Лента на груди мохнатенькой лошаденки. Дядя Данила громко вздохнул и сказал: « Вот это да!... Настоящий конек – горбунок! Пока мы стояли, он меня держал за руку и я чувствовал, как у него дрожала рука и сам волновался. Переживал то ли за коней, то ли за хозяев. Он страшно любил лошадей. А рысаков в селах развелось не мало. Еще раз хочется сказать: вот что значит ленинская новая экономическая политика (НЭП.) Как быстро восстановилось народное хозяйство и люди за короткий срок времени стали жить богато и весело. Про нашего попа Анатолия Петровича хочется еще кое-что сказать. Как-то по натуре и по характеру ему надо бы быть не священником, а коммерсантом, или меркитаном или же конокрадом. Страшно любил коней. Говорят, что крепкими словами матерился, конечно в бога не верил, но службу нес дисциплинированно, хоть и не усердно. Зимой и летом как демон носился на своем рысаке по селу, давил кур, собак и гусей. За жертвы платил без обиды и легко извинялся: «Да простит бог», - говорил он в таких случаях. Жены не было, имел красивую дочку—Клавдию и сыновей: Виктора и Юрия. Юрий учился в школе со мной. Хороший был парень, а Виктор на 2 года старше меня. К батюшке со всех сторон шли молодые монашки. Он их наставлял уму- разуму. Вот однажды он идет, а навстречу Пивкин Егор Никитович. Мужик глубоко поклонился и говорит: - Здравствуйте, батюшка! - Здравствуйте Егор Никитович. Расскажите что-нибудь - соврите. - Ох, батюшка, неколе, тороплюсь! - А далеко ли? - Нечто вы не слыхали? На мельнице плотину прорвало. Вода разлилась по лугам, а рыба, рыба плещется на лугах. Все люди побежали туда с ведрами, корзинками. На лугах в калужинах выбирают, как селедку. Вот и я спешу на мельницу, - и сам широкими шагами поспешил. Поп задумался на мгновение и поспешил домой. Пришел и говорит: « Витька, Юрка, на мельнице плотину прорвало. Рыба плещется на лугах. Люди побежали с корзинками. Пойдемте скорее и мы.» И поспешили на мельницу. Прибежали, а пруд на месте слегка волнуется, как море. Батюшка зашел в амбар, а там Егор Никитович пропускает рожь через грохотку, очищает зерно от мусора и камешек. Он оглянулся на попа и говорит: «А, батюшка! Вы тоже молоть?» Поп плюнул и понял, что он сам просил соврать. Но не осердился. «Батюшка, я сделал то ,что вы просили». Вместе посмеялись, побалагурили и мирно разошлись, а батюшка любил балагурить. Все знали, что Егор Никитович врет на каждом шагу и очень ловко и звали его «врун – Егор». Он на это не обижался. Но не дай боже назвать «Бе-бе, беб-ке» – убьет! В нем был большой талант мгновенно реагировать на все. Если бы он был грамотный, ученый - был бы второй Чехов. Культурно – просветительную работу в селе главным образом вели учителя, школьные работники под руководством Камаева Михаила Артемовича. Не буду говорить о школьной педагогической работе, я этого не знал и не понимал, а общественную работу коллектив учителей вел очень большую и много. Часто ставили пьесы, постановки были интересными. Поповские дочеря помогали накладывать грим, приклеивать усы, бороды. И сама Раиса Антоновна и ее сестры насмеются, нахохочутся. Школа была притоном. Вторым местом притона была каланча. В центре села, недалеко от школы и от церкви на околице была пожарная вышка. Мне казалась эта вышка(каланча) чуть ли не до облаков. А рядом сарай тесовый. В сарае стоит пожарный насос и две бочки с водой. Две плетенки с сеном для двух лошадей, стоящих на стойке - вот тут второй притон. Здесь всегда люди, всегда народ. Играли в карты, в орлянку играли, здесь собиралась молодежь, плясали, танцевали, пели песни, бывали драки, ругань и смех и каждого тянет туда, как магнитом. Рядом с пожаркой жил Василий Матвеевич Злобин, перед которым преклонялись все церковники. Имел приятный голос. В церковном хоре был богом. Он был без образования, но начитанный самоучка и своими рассказами он умел развлекать людей. Много знал всяких рассказов из божественных книг. Иногда наговорит так, что вечером люди боятся идти домой. Вот такому талантливому и способному человеку надо бы быть ученым или артистом великим. Я так увлекался его разными рассказами, что мне казалось, больше его никто не знает. Он светоч и дивный гений. Однажды я попросил его, чтобы меня приняли в церковный хор. Он охотно взял меня на спевку и порекомендовал псаломщику, а псаломщик порекомендовал дьякону. Я стал активным певцом. Голос мой хвалили. Я мог петь на любых высотах и тянуть сколько хочешь. Мы усиленно готовились к пасхальным праздникам. Мне казалось, я нашел свое место. Помещение, где проводились спевки, чистое, люди собирались одетые прилично, разговаривали тихим голосом, люди разного возраста и пола, разного сословия. Обстановка деловая, все раздетые, тепло и светло. В хоре каждый должен знать свое место. Церковный хор я полюбил не на шутку, и мама была довольна, что сын стал на разумный путь. Дьякон поручал хороведение псаломщику, а псаломщик Василию Матвеевичу. Мне казалось, Злобин сильнее всех и знает больше всех и не меньше самого попа. На пасху меня назначили носить крест и вместе с поповской свитой ходить по селу из дома в дом освящать дома святым духом и петь: «Христос воскрес из мертвых…». Попа сопровождало пять подвод. За освещение дома каждый хозяин должен дать пуд зерна ( рожь, просо, пшеницу или овес), буханку хлеба, деньгами, кто сколько мог пожертвовать Яиц всем по одному, а батюшке два. Нас было человек десять: поп, дьякон, псаломщик, церковный староста, сторож-звонарь и четыре крестоносца. Я набрал яиц много: 300 домов, 300 яиц за 3 дня. Село обошли за 3 дня. Все эти прибыли поп делил так: сам берет две части, дьякону - одну часть, а дьякон свою долю делит с псаломщиком тоже так: из своей доли берет две части, псаломщику одну часть. Церковный староста и сторож получали из общего дохода, то есть, сколько даст батюшка из всего сбора. Я выучил много молитв и знал церковные обряды: как венчать, как похороны служить. В пожарке часто были споры на различные темы: на политические, научные, религиозные и житейские. Победителем всегда оказывался Злобин Василий. Бывали случаи, когда в пожарке он встречался с учителем Сергеем Павловичем, он тоже частый гость. Принесет книжку, читает выразительно и сам смеется задорным смехом. Он умел читать по-особенному, не глядя в книжку, или только поглядывал и не упускал из поля зрения слушателей. Это был чтец – артист. Глядишь, после чтения начнут задавать Куркину вопросы на разные темы. Он отвечал смело, достойно или скажет: «Не знаю, сверюсь в словаре или справочнике и завтра объясню» или «этот вопрос наукой не решен». Говорил четко и ясно. Злобин старался заспорить, победить учителя. Споры и диспуты длились часами. Мне казалось и учитель прав и церковник прав. Ну, вот, приехал в село сын бывшего жандарма Кутузов Павел Константинович. Все знали, что он где-то учится и постигает большие науки. Все село знает, что Пашка с 16 лет добровольцем пошел в Красную Гвардию и сражался против белых. Все знали, что он на войне командовал ротой. И не верилось, чтобы этот моложавый, нежный, миловидный человек убивал людей. Такой красавец! На нем белый льняной костюм, русые кудри, без головного убора. Куркин подошел к пожарке в то время, когда Злобин всех споривших разгромил. Слово за слово, вопрос за вопросом, завязался спор на тему «есть ли бог и где находится бог?». Э! Что ты, Злобин! Ты котенок против льва. Свободная , независимая беседа длилась два или три часа. Все рассказывал о богах, как много на земле богов, какие разнообразные боги и как появились боги. И все так убедительно, как будто он сам бывал в тех странах, с теми народами жил. Или как будто он был живым 2—3 тысячи лет назад. Оказывается, он отлично знает Библию, раскритиковал Евангелие, и всех апостолов знает. Молитвы переводил на русский язык со старо славянского. Вот это да! Вот это Пашка Кутузов! Народу собралось как в церкви на праздники. В заключение сказал: «Никакого бога нет, люди сами придумывали себе по-своему бога». Злобин пытался что-то доказывать, да где там… Вот тут я понял силу науки и с того дня стал думать- учиться и учиться. А Кутузова стал профессором-лесоводом. Выступление Кутузова на пожарке послужило наподобие взрыва бомбы. По всему селу молниеносно разнесся слух о том, что Павел Кутузов говорит, что нет бога! Убежденные боговерующие стали предавать анафеме такого богохула. Но он ни одним словом не выразил чего-то богохульного, он доказывал вежливо и ласково. Порой он говорил за бога, за развитие божества и тут же разовьет мысль, что все боги придуманы людьми от страха и ради спасения души. После его беседы споры длились о боге много лет и в 1930 году во время коллективизации заядлые церковники под руководством Злобина Василия Матвеевича разгромили церковь, сняли колокола и сдали на металлолом. А Василий Матвеевич стал начальником почты на железнодорожной станции «Никулино», а его первые соратники, Щеголевы Василий и Тимофей Борисовичи (братья) тоже уехали из села. Громогласный глас церковного хора, Василий, уехал в Среднюю Азию и там умер, а Тимофей работал начальником почты в селе Голодяевка. Все церковники распылились и замолчали. А церковь сделали зерновым складом колхоза. Поповский дом оборудовали под сельский клуб, а дом дьякона сделали колхозным правлением. Империалистическая война с 1914г. по 1917г., Гражданская война с 1917г. по 1920г.,страшначя засуха в 1920 и 1921г. – все это принесло народу ужасные переживания. Но народ выдержал, перенес все невзгоды, все страдания остались позади. В 1924-1926гг. народ стал жить весело. Мое село Губашево по географическому расположению находится в центре пяти сел. На восток 3 км. – Давыдовка; на запад 3 км – Никитино; на юго-восток 3 км. – Болдасево; на юго-запад 3 км. – Кочетовка. Весной и летом, в воскресенье и на праздники молодежь пяти сел собиралась в нашу дубраву и на наши луга, а там прекрасная березовая роща. Тут же и речка Елшанка и родники. Вот в такой природной красоте молодежь пяти сел токовали и веселились. Сюда же приходили мужики и бабы, а мальчики и девочки как ласточки летали в толпах народа. Пять сел – 5 или 15 гармонистов. Куда ни повернешься – танцы, пляски, частушки, припевки, картежная игра, игра в орлянку, а бабы собираются в кружок и поют хоровые песни. Мальчишки борются: губашевские с давыдовскими, никитинские с бодласевскими – крик, смех! Все это захватывает взрослых, а тут гляди, мужики борются. Вот однажды на празднике провода весны чемпионом по вольной борьбе оказался Нарашов Владимир Никонорович, короче его все звали Олё. Этот блондин действительно был богатырского телосложения, он побеждал по-медвежьи силой. В кругу был и дядя Данила. Нашлись люди и натравили его бороться с чемпионом пяти сел. Я был страшно удивлен, неужели мой дядя хочет поборот силача? Но долго сомневаться не пришлось, Олё был побежден и разозлился. Потребовал повторить – Олё опять побежден! Тогда он со злобой накинулся на дядю драться. Народ потребовал порядка и они схватились в третий раз. И третий раз мой дядя Данила победитель. Олё от обиды и зла ушел из круга и с лугов. Чемпионом борьбы оказался дядя Данила. Кавалерийская ловкость, сноровка и тренировка выручили его. Он рассказывал, что и в бою на него налетал офицер белой армии, да остался без головы. А вот там на ровном месте – беговая дорожка. А народу, народу!.. Тьма. Мы с другом побежали туда, а там объявили победителем по бегу кочетковского парня, Дашкина. Он победил троих – давыдовского Елизарова, болдасевского Качалкина, никитинского Гордеева. По тропинке из березняка не спеша идут Федор Добролюбов и Григорий Антонович Филькин. Их сразу окружили и попросили что бы они участвовали в беге. Они оба только что окончили школу совпартшколу в городе Саранске, вместе поступили учиться, вместе учились три года и вместе окончили. Они заметно отличаются от других по одежде и по культуре поведения. Федор высокий, стройный, рост около 2-х метров, кудри темно-рыжие, мускулистый. А Гриша на голову ниже ростом и он согласился бежать с Дашкиным. Гриша сначала дал возможность Дашкину набрать скорость, а с половины пути птицей мелькнул мимо Дашкина и Дашкин тут же вернулся. Вернулся и сказал: «Где уж мне с ним, он когда обгонял, ветром дунул…». За это время Федороа уговорили, что бы бежал с Гришей. Стар, сигнал, рывок! Бегут. Болельщики кричат, орут, свистят. Я тоже самого себя не помню, кричу и прыгаю – за брата. У Федора плечо впереди и ноги на один шаг впереди. Вот-вот веревочка (лента) . Рывок – и лента на груди у Гриши. Шум, галдеж, ничего не разберу. А Федя и Гриша после старта делают массаж, прыгают, друг друга хлопают, делают зарядковые упражнения. В это же лето Добролюбов стал секретарем Барановского волостного комитета комсомола. Потом учился в Ленинграде, окончил школу МГБ (министерство государственной безопасности), имел звание подполковника. Служил на афагнистанской границе и там он погиб - всей семьей. Вся семья утонула в реке Ильмень. Бурная горная река перевернула лодку. Федор спасал жену и сына грудного и сам ударился виском о камень. Так объяснил в письме его товарищ. Точную причину гибели семьи Добролюбовых никто не знает. Гриша Филькин в то же лето стал секретарем волостного комитета комсомола в Мордовской Автономной Республике в Зубовополянской волости. Потом его призвали в армию. В Туркистане воевал против басмачей. Получил офицерское звание. В городе Тюмень его посадили в тюрьму. Его судили по 58 статьей уголовного кодекса, как троцкиста, и сослали его на Вищер на лесоразработку. Так он попал в край суровый, так он стал без вины виноватым. А его вина всего-навсего заключалась в том, что в кругу своих надежных товарищей сказал: « Россия – житница мира и кормилица Европы, а народ голодует и голодует не один год, а подряд несколько годов. Стало быть, по отношению к сельскому хозяйству партия неправильно поступает. Был бы жив Владимир Ильич Ленин, лон бы этого не допустил». Вот за эти слова он стал политически неблагонадежным и троцкистом. В тюремных лагерях на лесоразработке он много обдумал и многое передумал. Его мучила несправедливость наказания. В одно прекрасное время десятник по разработке леса говорит: « Филькин и Садыков пойдете туда, где работали вчера и доделаете участок, а мы пойдем на новое место». Вдвоем с Садыковым они пришли на рабочее место, сели на бревно и сначала намеками, а потом прямо и откровенно признали, что удобнее этого случая для побега и быть не может и они совершили побег. Шли они день, шли другой, а хлеба нет, голодные. Направление держат на юг, ориентируются по солнцу и звездам, ели мерзлые грибы. В Тайге осенние ночи холодные, спичек нет. Несколько раз перешли таежную речушку. Подумал, что в Тайге так много рек, а это, оказывается, одна и та же река имела много зигзагов. Темный, неграмотный татарин ноги истер до крови, обессилил. На пятый день Садыков слабым голосом попросил оставить его на съедение зверям. Но Гриша товарища не бросил, кормил чем мог и тащил на себе. На шестой день внезапно на низ кинулись две собаки-волкодавы, ударили грудью беглецов и те повалились. А из под кустов вышли два автоматчика. Успокоили собак и спросили с какого лагеря. Это была секретная засада, так ловили беглецов из лагерей. И снова начались этапы, конвои и снова тюменская тюрьма и снова в лагеря. И так три года от звонка до звонка искупал свою вину. А когда вышел на волю, никто не принимает на работу. Как скажешь «58 статья» - шарахнутся от него и отказываются от него. Ведь в то время везде и всюду искали троцкистов и сажали. Действовал Ежов, а потом Берия. «Страшнее этого периода жизни никогда ничего я не испытывал», - говорил Григорий Антонович, - «представьте себе, я стремился на волю и думал, буду жить так, как жилось до тюрьмы, а оказывается, люди меня стали бояться, презирать стали все, а когда стал искать работу, никто не принимает (58 статья). Поехал в Донбасс, люди нужны, но меня не берут и я дошел до крайности. Хлеб давался только по карточкам, а я нигде не работаю и карточки не имею, и хлеба не тведовал недели две, денег нет, воровать не умею и душа не позволяет. От большого истощения лицо исказилось. Решил обратиться к начальнику МГБ (министерство государственной безопасности) города. Я рассказал подробно о о своем положении и попросил разрешения из его окна с пятого этажа спрыгнуть на асфальт вниз головой, что бы быть окончательно разбитым. Начальник оказался человеком умным, выслушал меня спокойно, из стола вынул полбуханки хлеба, достал три рубля денег и написал записку директору шахты, что бы беспрепятственно приняли на работу и включили на довольствие. Я целый летний день шел 10 км до шахты, а когда дошел, администрация отказалась принимать меня на работу. По телефону позвонил начальнику МГБ, тот через несколько минут на легковушке приехал и лично приказал принять. Я истощенный, в шахту спустить нельзя и поставили учетчиком на земле. Получил хлебную карточку. Несколько ночей поспал в конторе, нашел квартиру у одной старушки, а у старушки был огород: спелых помидор был очень много. Хозяйкина дочка показала где совхозная бахча, а арбузов уйма! Вот тут-то я и набросился на помидоры и арбузы. Если сказать правду, что я поедал столько-то арбузов и помидор, никто и ни за что не поверил бы. Я и сам не поверил бы, что человек может поедать столько, сколько поедал я. За 2-3 недели посвежел, наполнился как опухший, а сил нет. Получил зарплату, купил гуся (страшно хотелось мясного). Хозяйка готовила мясное. Купил еще утку и сотню яиц. За 2 месяца полнота наподобие опухоли (отека) прошла. Восстановились силы. По утрам стал заниматься спортом. Тут и девушки меня заприметили, стали приходить на дом. Приглашают в клуб. Однажды встретился с директором шахты и он говорит: - Вы откуда? -Я – учетчик Филькин Григорий Антонович. - Как вы к нам попали, я такого не принимал?.. А, от начальника МГБ… Неужели это ты? Тот мертвец?! - Да, я тот самый мертвец. - Вот это да-а…, - удивился директор и велел зайти к нему в кабинет. В кабинете директор побеседовал со мной, предложил быть заместителем начальника по снабжению, но я категорически отказался и попросил увольнения, что бы уехать на родину». Григорий Антонович на письма был скупой. Писал очень редко, а с того момента как его посадили, все прервалось и мы дома ничего о нем не знали, даже предполагали, что он погиб или умер. Но вот в 1935 году поздней осенью неожиданно он явился домой. Какое было удивление, какая радость! Я в это время работал в Голодяевке учителем. Вася учительствовал в Алексеевке. Егор Антонович учительствовал в Наймане. Андрей Антонович учительствовал в мордовском Канадее. И мы все на выходной день собрались. Какие чувства радости и восторга – описать, кажется, невозможно! На братском семейном совете решили, что бы Гриша обратился в районный отдел народного образования и был бы учителем. Так он и сделал. Через 10 дней они с женой Леной Ильиных работали учителями в Баевке. На конференции, совещания или районные совещания и сборы мы ехали охотно, как на свидание и садились вместе. Так нашу группу звали «палата Филькиных». К нам примыкались Саня Пивкин, Семен Добролюбов, Алексей Кавкаев, Дорофеев А.К. и другие. В нашей группе во время перерыва всегда были веселье и смех, чудили, острили кто как мог, ну и на песни не прочь. Ну да не на долго было это счастье. В 1936 году в Барановском районе чуть ли не повсеместно стали сажать троцкистов, а учителей сажали в каждом селе, сажали и районное начальство, работников райкома и райисполкома. Ночью подъедет «черный ворон» (так звали машину МГБ) и больше этого человека не видать. Кто командовал этим делом, делом арестов, кто распоряжался – никто не знает из местных жителей. А командовал Берия, он был выше всех органов в Советском Союзе. Видно, так уполномочил его Сталин. Кто-то сообщил в МГБ, что в Баевке есть учитель-троцкист. Заведующего районо, Иванкина Федора Даниловича, вызвали и потрепали. А Иванкин, когда вернулся в районо, увидел Григория Антоновича, он приехал за учебниками и учебными пособиями. Иванкин сообщил, что его сегодня ночью могут арестовать и что бы немедленно он уехал и скрылся куда-либо. Гриша получать учебников не стал и повернул лошадь обратно в Баевку. Зимний день короткий. Приехал вечер, выпряг лошадь на колхозной конюшне, поспешил домой. Быстро-быстро собрался и ночью пешком пошел на станцию Просковино, 10 км на встречу ветру, в метель, по бездорожью. Только он успел выйти из дома, подъехал «черный ворон». Жена сказала, что он не приходил домой как утром уехал на лошади в Барановку. Вероятно, он заехал в Губашево к матери, а это значит в противоположную сторону от железной дороги. «Черный ворон» приезжал в Губашево, обыскали весь дом, мать в истерике, но Гришу не нашли. Мать клялась и божилась, что не приходил уже две недели. «Черный ворон» на станцию Ключики. И так Гриша пропал как топор в море. А он тем временем скрылся в Куйбышевскую область. Неподалеку от станции Челна жил дядя, Яков Герасимович Филькин, работал при лесничестве мастером лесоразработки, потом объезчиком и лесничем. Награжден впоследствии орденом Ленина. Вот некоторые сведения о нем: служил в царской армии, прошел всю Первую империалистическую войну, всю Гражданскую войну, был много раз ранен. Вернулся домой в 1923 году офицером Красной армии и стал работать в Белоозерском лесничестве мастером по лесоразработке. У него были братья: Иван, Илья, Павел и отец, все крупные и сильные и в сравнении с другими жили лучше. Была у них молотилка на конном перевозе, в 1929 году приобрели конную рядовую сеялку, купили лобогрейку, сами построили маслобойку и дедушку Герасима признали кулаком, лишили права голоса. Илья в то время учился в академии им.Темирязева, Павел окончил сельскохозяйственное училище на агронома. Иван понял, что дела плохие и уехал в Сибирь. Илья – это сказочный великан, а жена низкого роста. Когда она осердится, топает, кричит на него: «Илья, подними, подними меня, я все кудри твои раздеру!». И так вскочит на стул, прыгнет к нему на шею, одной рукой держится, а другой бьет его, а Илья блаженно хохочет. Пыл пройдет у нее и усмирятся. А когда любезна, сос стула прыгнет она на шею к Илье и целует, смеется. Так Илья с ней жил как с забавной куклой. Последнее время он работал главным агрономом Новосибирской области. Якова Герасимовича в 1930 году тоже признали кулаком и лишили права голоса. Ночью на лошадях поехали на Белое озеро арестовывать его. Пока председатель сельского совета Зорькин Кузьма собирался, за это время Василий Павлович ночью зимой лесом напрямик побежал на белое озеро 10 км, что бы сообщить что его сейчас арестуют. Только Вася успел выйти из дома и спрятался за деревья, как к кордону, где жил дядя Яков, подъехали три мужика на лошади. Постучали в дверь. А Яков Герасимович в нижнем белье прыгнул в окно и добежал до соседнего кордона к леснику Маризину Андрею Ивановичу. Тот его одел, обул, дал ему денег и в сумку продукты. И так он скрылся от ареста. А Кузьма и его спутники обыскали весь дом и ни с чем уехали. Раза два еще делали внезапные налеты, но его не нашли. Он устроился работать в Черновержинский леспромхоз и вот в 1936 году Гриша приехал к нему, а дядя Яша сам был на зайчих правах и его скоро проводил. В тот год я почувствовал не даровое (учителей многих забрали), бросил учительскую работу и поступил в Сызранский пед.техникум на годичные курсы учителей. Жил на частной квартире. Утром рано-рано хозяйка меня разбудила: «Кто-то тебя зовет». На крыльце стоял Гриша. Новая встреча, радость. Я предложил поступить на курсы учителей, шел набор второй группы и он согласился, но примут ли? А документы? Ждем у двери завуча пед.техникума. Рабочий день начинается. Идет завуч, Андрей Яковлевич Ползиков, с клюшкой, он был хромой на левую ногу, преподавал русский язык и литературу. Гриша увидав его вскочил к нему на встречу и подает руку – здороваются как старые друзья. «Вы меня знаете, а я вас что-то не припомню», - говорит грубым низким голосом Андрей Яковлевич, - «Стойте, стойте, постараюсь вспомнить. Наверное, в Кузнецкой сов.парт.школе?». Гриша подтвердил и тото пригласил его к себе в кабинет. Гриша был зачислен. Через две недели явился сын Якова Герасимовича, Леня. Шел набор третей группы и он был с нашей помощью зачислен. И так мы трое учились вместе, жили на одной частной квартире у одной старухи. Жили весело, миллион воспоминаний. Счастливое было время моей жизни и хорошо спрятались от Берии. Я и Гриша были руководителями политкружков в группах. Я вел политкружок в группе, где учился Леня. После занятий он покрутит головой и скажет: « А ты складно научился болтать». Между собой называли друг друга не по имени – Длинный, Короткий, Средний. Короткий – я, Длинный – Леня (около 2-х метров роста), а Гриша – Средний. После этих курсов я стал директором Баевской школы, а Гриша в Куйбышевской области директором Аделяковской семилетней школы. Леня учителем быть не захотел, работал в лесхозах. Я перешагнул вперед, совсем мало рассказал про брата, Василия Павловича. Он был своеобразным, принципиальным, физически крепким, а память на удивление. Был очень жалливый, за братьев и сестер стоял горой и как старший брат никогда нам не грубил и не обижал, а времена были суровые и голодные. На учебу он был способный. С малых лет со школьной скамьи полюбил одну девочку, которая училась вместе с ним, ее звали Васеной, а нежная такая, очень приятная. Она росла без матери, а в школу приходила чистенькая, в ситцевом платье. И вот с того времени они с ней подружились. Ее отец здоровяк, Солодовников Михаил, грубый, молчаливый, а борода торчит щетиной как у дикого кабана. Через некоторое время после смерти жены женился вновь. Новая жена была из села Донгуз около города Вольска. Ее привезлис тремя сыновьями – Михаилом, Андрееем, Николаем. По фамилии – Бакутовы. Так в Губашево появилась новая фамилия и эти ребята были очень умные и способные. Михаил стал инженером суконной фабрики, Андрей – учителем в Балаково Саратовской области, Николай – механиком. Вася крепко подружился с ними, с Николаем как с товарищем, и днем и вечером стал свободно ходить к ним, а больше всего – к Васене. В 1925 году, осенью, в 19 лет, Вася решил жениться на Васенке. Жених с невестой договорились, что она сегодня вечером придет в баню мять кудели, то есть коноплю (в те времена в начале зимы в бане сушили канапель и там же мяли на пряжу и на пеньковые вожжи и веревки, эта работа была женская) и в это время Вася должен приехать на лошади с товарищем и украсть невесту. Был такой мордовский закон сватовства. Дядя Данила и я подготовили Серуху, подкормили, исправили упряжь, вечером запрягли и поехали. Бедная мама как курица с яйцом бегает туда-сюда, волнуется, украдут или нет невесту? Долго мы ждали, очень долго нам показалось. Я стою у ворот, что бы сразу отворить, а когда вихрем заедут с невестой, должен немедленно захлопнуть и не допустить погонщиков, преследователей, догоняющих воров. Только в полночь услышали по мерзлой земле стук колес. Подвода шла тихо, спокойно. Мы все разволновались, что едут без невесты. С телеги первым спрыгнул дядя Данила, спрыгнул Колька Бакутов, а потом Вася с невестой. Все тихо-спокойно. Из нашего дома вышли дядья – Антон, Василий, Ефим Яковлевич. Это была резервная силу на случай, если придут отнимать невесту, но никто не приходил. Покурили по нескольку раз и разбрелись по домам. Утром рано мама потопталась в чулане и невеста там. В дверь врывается невестин отец, хватает за руку дочку и рывком-рывком побежали вдоль порядка домой. Мы остались без невесты. Поохали, поахали, а через 10 дней ее опять украли таким же способом и опять днем. Через задние ворота невесту украла Евля баба, она была тетка невесты, а нам тоже родственница. Мы ей доверились, а она подвела. На другой же день ее отец и еще 8 семей из Губашево уехали на новые земли, переселились за Волгу в Балаковский район Саратовской области. Когда обоз из нескольких подвод губашевских и никитинских переселенцев проехал мимо нашего двора, невеста Васена сидела на возу бледная как полотно и видно было что она плакала навзрыд и долго своим взглядом прощалась с нашим домом. Наша мама махнула рукой ей и тоже плакала. А бедный брат Вася места себе не находил, его состояние было отчаянное, прослезился. Вася по характеру и по физическому состоянию был крепким и по натуре был крепким, его не заставишь плакать, кажется он был лишен чувства слабости и то зарыдал. А через полчаса он выпил стакан молока и побежал через речку и через гору по тропинке напрямик догонять обоз. Обоз шел по кузнецкому большаку на село Болдасево. Вася опередил обоз и ожидал по какой дороге поедут. Обоз переселенцев трех сел направился на Андреевку, а это значит дорога 8 км лесом. Потемнело, был лунный вечер на небе горели яркие звезды. В лесу пахло осенней прохладой и лесной свежестью, деревья голые. Обоз растянулся, почему-то часто останавливался. Вася не мог подойти к повозке, где сидела Васена, он шел рядом с этой повозкой и старался быть незамеченным. А может выпадет случай, отойдет от повозки ее отец-зверь, наскочет и поцелует ее на прощание, или, может, она спрыгнет с воза и они скроются от отца в лесу и побегут куда угодно, лишь бы быть вместе. У Васи за пазухой был отточенный ножик, были мгновения – напасть бы на дикаря, воткнуть ножик в живот, взять Васену и скрыться. Да, все, решено, сейчас прыжок! И что ж – в это время к повозке подошли два мужика. Мужики были никитинские и почти все 8 км лесом за подводом шли мужики. Шли и разговаривали громко и как будто охраняли эту повозку. Вася шел рядом с подводой на расстоянии и делал зигзаги, ему казалось, что порой их взгляды и взоры соединялись, или скрещивались. Васе казалось, что она улыбается, ее нежное лицо и тонкие алые губы тянутся к нему, а сделать ничего не мог. Обоз стал спускаться под гору, выехал на Андреевское поле и Вася остановился у края леса на мосту. Он долго- сидел и думал… Думал о чем? Он вернется домой утром, измученный и душевно разбитый. Я жалел Васену, с вечера долго не мог уснуть, а мама тоже пережила мучительную ночь. Утром я заметил, что мама поседела. Видимо, она ожидала что-то страшное. Через некоторое время Вася получил от Васены письмо. Она написала, что когда ехали лесом от Балдасево до Андреевки, ей все время чудился и мерещился Вася и что ее преследовал демон. И еще писала, что скоро с ума сойдет или умрет. Писала, что отец усватал ее за никитинского богача, за Матвея, но «я умру, а женой ему не буду». И действительно, через полгода она умерла. А Вася с того времени стал пьянствовать. На пьянство из общественного амбара воровали хлеб и уносили самогонщикам. Самогонщики хлеб мололи и варили самогонку и поили этих воров. Руководителем воровской группы был никитинский Сорокин Александр Миронович, а хлеб несли в мешках на нижний конец села к Егорке Пивкину. Был такой случай: воры несли мешки задами, а навстречу им шщли мужики из сельсовета после заседания. Группа сельских активистов из сельского совета нос к носу наткнулись на воров, те побросали мешки и рассыпались кто куда, спасаясь бегством. Поднялся шум, гам, крик. Поймать никого не поймали, а 4 мешка с рожью привезли в сельский совет. Началось следствие, допросы – кто может признать мешок? Через несколько дней в школе созвали общее собрание граждан. Между классными комнатами ставные двери были распахнуты и школа была наполнена людьми битком. Стоял вопрос: выявить и признать воров. Перед народом вызвали Егорку Пивкина (он вырос сиротой), вызвали еще кого-то двух и нашего Василия. Злые глаза у мужиков волком глядели на воров и каждый кричал по-своему. Кричали: «Провести по селу!! Бить их надо! Убить!». Особенно горячились нижнеконечное кулачье. Находились смельчаки, наскакивали бить тут же в школе. Народ озлоблен и озверел от своих криков, могут с горяча разорвать на клочки. Защиты нет. Вася и все остальные приняли жалкий вид. Учитель, Камаев Михаил Артемович, попробовал что-то сказать, но дикий и злобный гвалт заглушил его слова. Положение крайне критическое. И вот в такой момент растолкав всех на пути к столу президиуму подошел Михаил Тимофеевич Романов по прозвищу Бобров. Молча засучил рукава выше локтя и тем самым он как бы показал свои мохнатые медвежьи руки и свои громадные кулаки поднял. В зале молчание, полная тишина. И тут раздался его зычный голос: « Кто только тронет одним пальцем этих сирот, вот этими руками разорву! Разорву любого! Воры не пойманы, а беду навалили на сирот». И сам повернул на сторону богача Дворнина Арсентия и сказал резко: «А твоя борода со шкуркой полети в потолок!». В зале шепот, выступает второй-третий и так далее на защиту. Осмелились и бедняки и в зале поднялся такой шум и гвалт. Богачи по одному – про одному из собрания и испарились и дело закончилось ни с чем. А моя мама за эти дни еще больше побелела. Я тоже страшно переживал за брата, переживали и сестренки. Зиму провели в тревоге и в расстройстве, а зимой случилось новое дело. Были предпасхальные дни. Народ молился в церкви по целым дням. Настала страстная неделя. Так называют последнюю неделю Великого поста. Утром рано церковные колокола звонят, призывают на заутреннюю, потом в церкви звонят, созывают на обедни, а вечером сбор на вечернее богомоленье. А вот в пятницу люди совсем не едят, а ночью не спят. В эту ночь израильцы убили Иисуса Христа за 33 серебрянника за то, что тот славил добро на земле, за то, что он дух божий. Но Христос воскрес на третьи сутки и этот день стал называться «воскресеньем», а случай воскресения Христова стал называться праздником Пасхи. Так вот в ночь на пятницу мама не спала, мы тоже около нее терпели, мариновались. Я не выдержал, лег на палати, мама тоже вздремнула на кровати, а пасхальные ночи самые темные и всегда вода, грязь, тает снег. Сквозь сон слышу плач ребенка. Мама тоже услыхала и вскочила. Детский плачь под окнами. Мама подумала что идет женщина с ребенком и остановилась. Ждем-пождем – нет. Детский голос продолжает сильнее и сильнее. Мама всмотрелась в окно, а там на завалинке какой-то ком и когда вслушались, это самое и есть – детский голос. Мама испугалась, заплакала, вскочил и Вася с печки, попрыгали Фима и Нюра. Все напугались, все плачем. Наконец, мама осмелела и выскочила из избы и побежала к дедушке и бабушке, а они жили рядом по соседству. Она забежала к ним, плачет и рассказывает, что на завалинке ребенок плачет. Дед выслушал и спокойно сказал: « Это я родил, у меня брюхо меньше стало». Дедушка, бабушка, дядя Данила и его жена пошли всей гурьбой. Взяли ребенка и занесли в избу. Ребенок был голосистый. Тут же прибежали другие соседские бабы, развернули ребенка и нашли записку: « Не крещенный». Особенно заботливо и безбоязненно обращалась с детьми соседская старуха. Она ласково и по-матерински ухаживала за ним и маму убеждала, что ребенка принесли ангелы от Бога и что это очень хорошо – ухаживай, не сомневайся – и что за это бог простит все твои грехи. Когда мама сказала «Возьми себе и понянчий и бог тебя сделает святой» - она отказалась, говорит: «Бог послал тебе, а я не имею такую божескую милость». По всему нашему селу на другой день молва, что Василию Филькину подкинули дитя – а кто? Кто –ясно кто, Дуня! Пасхальные дни, людям праздник и веселье, а у нас сутолока: люди, люди, идут смотреть подкидыша. Нам стыдно и обидно. Вася в избу и обедать не заходит. Собрались бабы и все высказывают свои предположения. Решили вызвать Дуню. Явилась она со своими подругами, Злобиной Натальей и еще с кем-то. Инициативу взяла Евля баба и говорит: «Ну, Дуня, развяжи грех, признайся – твое дитё?». А Дуня красивая, стройная, как малина румяная, скромно, но веско ответила: « После родов женщина может прыгать, бегать или иметь такие ягодки на щеках? А я уже 2 недели почти каждый день побывала на помочах по уборке домов к празднику». Голоса: «Правильно, она не грешна!». И все же ее повела Евля баба в заднюю избу и по-акушерски посмотрела ее. Публично перед бабами заявила, что Дуня – честная барышня. Со своими подругами Дуня поклонилась и улыбаясь красивым ртом ушла. А мама каждый день ходила в сельский совет и хлопотала куда бы отправить ребенка и чем его кормить. Она боялась как бы не умер и не нажить еще неприятностей. Тем временем милиция делала свои дела. Нить вела в Давыдовку, там кто-то увидал женщину с ребенком, шла в Губашево и что эта женщина баевская. Только через три недели маму посадили с ребенком на повозку и повезли в Барановку в отдел милиции. У начальника сидела женщина, плакала, приняла своего сына с рук моей матери и маму обратно привезли домой на милицейской лошади. Она была весела, помолилась богу за то, что обошлось благополучно, хотя с большим позором, стыдом и большими хлопотами. А та женщина оказалась родной сестрой нашей соседки, а соседка была первая богачка на селе. Все дело раскрылось. Многие предлагали маме и Василию за позор и большие хлопоты подать на суд, но мама этого не сделала, а соседка-старуха пришла к нам и на коленях елозила, молила и плакала, просила прощения. Вася молчал, а мама твердила: «Бог простит, бог простит…». Помню, за свои грехи злая соседка принесла кружку меда и кусок мяса. Подкидыш у своей матери был назван Егором. Его мать вышла за медицинского фельдшера и жили они в поповском доме, где был сельский медпункт и квартира фельдшера. Я интересовался этим мальчиком и видел его в 1938 году. По всему было видно, что рос смелым, веселым и физически крепким и еще известно, что он погиб за родину в войну в 1945 году в Германии, был офицером советской армии. Вася имея столько неприятностей с женитьбой, воровством и пьянкой и ему же приписывался подкидыш – решил уехать из села. Он стал донимать маму: продай корову или стельную телку и на эти деньги уеду в Ташкент, я буду получать зарплату и деньги пришлю. Были споры и скандалы, но наконец мать решилась: продала стельную телку и Вася уехал в Ташкент на заработки. В Ташкенте на бирже труда много тысяч людей томились безработными. Он поехал в Самарканд, потом в Черджоу, Коканд, Чемкент и до пограничной Кушки. Везде и всюду по много тысяч насчитывали безработных. Люди томились, голодали и умирали. В Самарканде в саду, где спасались от солнечных лучей масса безработных, Вася встретился с дядей Василием. Он тоже был там и искал работу, хотел удовлетворить потребность тетки Катерины деньгами. Встретились дядя с племянником, обнялись и заплакали, оба были голодные. У Василия Викуловича в кармане было две сухие воблы и пустой солдатский котелок. Вскипятили чай, но Вася не пил и не ел: у него температура, он горел. Дядя пошел до первого телефона и вызвал скорую помощь. Васю увезли в городскую больницу, а куда и где эта больница, адреса не оставили, как сопровождающего дядю не взяли. Машину нагрузили больными, а их в саду было очень много. Мы дома в одно время получили два письма, от дяди и от брата. Оба пишут о том, что Вася больной и что безработных во всем городе по многу тысяч, свирепствует болезнь, люди умирают. Вася просит денег что бы приехать домой. Мама плачет, мы плачем. Она побежала к дяде Данилу и дяде Антону. Собрались все вместе- как быть, где взять деньги на выручку? Дядя Антон предложил продать пол задней избы, дом не жилой, половые доски новые, свежие и выструганы. Нагрузили на роспуска три подводы и повезли в Кузнецк. Командовал дядя Антон. Деньги послали там же, из Кузнецка. Ждем, горюем, мама плачет. За время отсутствия брата мы с мамой приобрели жеребенка. Телочку поменяли на жеребенка, ухо на ухо. Я радовался и души не чаял круглые сутки забавлялся, кормил, поил, стал ездить верхом. Приобрел хомут и сиделку. Еще не запрягал, а хомут сотни раз надевал и снимал. Справил колеса, сделал фуры и стал запрягать. Обучать жеребенка помогал дядя Данила. Впрочем, мы жили рядом, на два дома был один двор. На Серухе пашем, а на жеребенке боронуем. Пришла зима. Все мужики на лошодях возят железнодорожные шпалы или шивырок (дрова для паровозов) из леса на станцию Ключики, зарабатывают деньги. Я тоже надумал, справил дровни и поехал. На Серуху нагрузили 10 шпал, а на жеребенка 4. На другой день 10 и 5. Помню, ночью уезжаем и темно вечером приезжаем, от мороза я почернел. Где под гору, дядя Данила правит жеребенком, а меня пошлет к Серухе, а мама и радовалась, что «Миколь за дела принимается и очень разумно» и плакала, что «Миколь-то ведь мальчик, его ровесники в клёк да в лапту играют». Фима и Аня пряли, а мама встречала и провожала меня, старалась чем бы получше накормить и как потеплее одеть и обуть. Лапти я плел по воскресеньям. Люди богу молятся, а я лапти плету. Всякое свободное время к учителям бегу. Из этого жеребенка выросла славная кобылица. Летом 1926 года начинается жнитво, и кто-то вечером пустил слух, что на Ключиках видели Васю на паровозе, грязный-грязный, проехал зайцем и что теперь он настоящая шпана. Мы всю ночь не спали, ожидали, что он вот-вот зайдет домой и мы не дождались, уснули. Утром запряг Салуху и собираемся выезжать в поле, жать и опять кто-то: «Вася идет!». Я остолбенел от радости и хотел его видеть таким, каким рисовал его вечером – шпаной. Но он явился прекрасно одетым, новые брюки, новые полуботинки, модная рубашка и сам свежий и мытый. Все это порадовало и удивило нас. Поговорили о том, о сем и поехали в поле серпами жать рожь. Он удивлялся тому, что мы имеем свою лошадь и что с лошадью жить можно. Мне показалось Вася изменился, стал мужественнее, и малоразговорчивым. Оказывается, он наших денег не получил, а его одел в Кузнецке Григорий Антонович. Деньги мы получили через несколько месяцев и Вася израсходовал по своему усмотрению. Вскоре он подружился с Натальей Киркиной, но вскоре перекинулся на Наташу Злобину и подружились с ней уже по-настоящему. Приходили дядья, уговаривали его жениться, а дядя Ефим и его брат Иван предлагали в невесты сестер своих жен, но Вася отмалчивался и уходил из дома. В начале 1927 на масленицу к нам зашла Наташа Злобина и у порога дверей заявила: «Вот я пришла и больше не уйду, я…я…». Вася был дома и у нас был Прошка. Мама все поняла и обратилась к сыну: «Вася, как?» - «Пускай снимает шубу, пусть живет». Наташа разделась, мама приняла шубу и за руку повела ее в чулан. А клоун Прошка тем временем сбегал куда-то и принес четверть самогонки, это был первый запой. Потом нагнали самогонки и справили свадьбу. Через 4 месяца народился сын и назвали его Петром. Он прожил несколько дней и умер. Село Губашево отличалось от окружающих других сел своим говором. Люди в окружающих селениях говорили редко, увесисто, громко и друг друга узнавали по говору. Никитинские говорят певуче, протяжно и ударяют на «о». Балдасевские каждое слово отрубают как будто топором, редко и созвучие на всю ширину рта. А губашевские чирикают как воробьи и называют их воробьями. Да еще наше село отличалось тем, что часто бывали пожары, в году три-четыре пожара обязательно. Причиной тому – большинство домов было покрыто соломой и к домам впритык строились соломенные сараи и эти сараи касались к сараям соседей. Каждый хозяин стремился сарай и крыши домов покрыть толстым слоем соломы, что бы крыша не протекала. Пожары – большое зло и несчастье. За несколько часов пожирало 15-30 домов. А средства тушения? Ведро, кадушка, бочка с водой, да ручной насос подвезенный на лошадях. Приезжали насосы из других сел. Поэтому на пожарную стойку назначали людей, у кого самая быстроходная лошадь и быстрый проворный хозяин. В Губашево нанимали трех лошадей на пожарную стойку. Весной 1927 года на собрании общества наняли пастухов и пожарников и мы с Васей согласились быть пожарниками. Наша лошадка соответствовала, да и Вася молод и проворен. Нанялись три хозяйства – Степан Пивкин, Андрей Чикмарев 2 тетрадь Степан Константинович мужик тертый. Он прошел большую школу мужества в Красной армии, воевал и в карательных отрядах. Андрей Чикмарев тоже опытный и дерзкий мужик. Нашего Василия приняли охотно. Только появились проталины – очистили сарай, отремонтировали станки для коней, проверили насос, бочки, пожарную вышку и лестницы к ней. В назначенное число заняли свое место, установили порядок дежурства, началась новая служба: строгая и мгновенная – пожарная. Дежурили по два дня, а на третий день свободный и хозяин и лошадь. Таким образом успевали обрабатывать свои загоны и получать зарплату. Семья наша была довольна. Ну а на пожарной стойке всегда люди и там известны все новости, смех и веселье, картежная игра, сказки, басни, анекдоты. Однажды летом внезапно на западе поднялась черная туча и ударил трескучий гром. Наша лошадь запряжена в насос, андреева – в бочку с водой. На случай пожара к выезду готовы, Вася взялся за вожжи. Мужиков 5-6 топтались около насоса. Андрей полез на вышку. Вдруг мелькнула такая резкая молния и ослепила всех и так затрещал гром, что в ушах перепонки задрожали, земля задрожала. Через несколько секунд Андрей закричал: «Пожар! Горит Дорофей Иванович Романов!». Все мужики попрыгали на насос, Вася стеганул лошадь. Застоявшаяся Чалуха вздыбилась и рванула с места в галоп. Дорога под уклон и Чалуха не бежала, а как будто летела и насос был представлен за три-четыре минуты с мужиками, которые могут качать. Следом мчался с водой Андрей на своем на своей Корюхе. Покачали несколько раз, брызнула вода и бочки воды в 25 ведер как не было. Огонь грозно расширялся на все стороны, кругом солома, время было сухое. За 2 часа огонь проглотил 22 дома с надворными постройками. Кругом крик, вой, слезы. Сгорели дома и у дяди Ивана и Ефима. Сельский совет пожарникам выделил премию за то, что насос был предоставлен быстро и эту премию пропили вместе. Бывали пожары и по ночам, это было страшнее, спящие люди оставались в чем мать родила. И так мы с Васей 2 лета были пожарниками и это давало возможность читать книги. Как-то мы поехали пахать в поле, на телеге соха и деревянные бороны. Едем гумнами и крикнул нас сват Николай Данилович, мужик-бородач. Подошел, попросил закурить у Васи и увидал у меня в руках книжку, а я читал на ходу сидя в полуфурке, а вожжи в руках у Васи. Сват давай меня стыдить и позорить разными словами за то, что я еду в поле пахать и читаю книги. «Стыд и срамота, что бы на пашне читать книги – это не человек, а антихрист. А ты сват, возьми кнут и напори! Отца нет, воспитывать некому, мать не слушает. Говорят он «концомол»? Пори его как собаку и он образумится!». Так посоветовал брату , а сам завернул из чужого табака- самосада папироску по толщине пальца, попрощался и ушел. Вася поблагодарил за советы, а сам мне сказал: « Хорошо бы напорот его. А, может, и будем пороть – кулаков». Вася сам любил читать и мы в поле читали на переменку: кто пашет, а кто-то другой читает. Этот сват был так: его дочка Васена была за Егором Антоновичем. А они женились на масленицу. Всего прошло 2 месяца как дядя Антон отгрохал большую свадьбу. Я был дружком, предохранял невесту от злых духов и колдунов, через мое плечо – вышитое с петушками полотенце и сабля в руке. Рубал дверные и оконные косяки. За храбрость выполнения своих обязанностей меня подхваливали. А уж коль свадьба, дядя Антон не любил ударять лицом в грязь: были запряжены 12 пар лошадей. По селу бешено катались на лошадях с колокольчиками и с бубенцами. Дуги и конские гривы, хвосты все в лентах. Песни, гармошки, пляски. Это была последняя свадьба, которую справляли по старинке, по всем правилам и обычаям. Сватья тоже гордые и принципиальные и тоже старались показать лучшее и важнее. Бывали пожары в соседних селениях и мы должны выезжать. Вот однажды случился пожар в Давыдовке и мы помчались с насосом с такой быстротой, что кажется наши лошади не бежали, а как птицы летели и дивили народ тем, что губашевский насос прибыл на пожар прежде чем давыдовский и за это председатель сельского совета Лемаев Илья Степанович еще раз наградил деньгами, а председатель волисполкома объявил благодарность. Часто случались пожары и мы служили честно и наша Чалуха соответствовала и оправдывала. Хочется еще один штрих моей жизни описать. Около Канадейки за железной дорогой был наш загон и мы с большим опозданием посеяли просо. И что вы думаете? Уродилось чудесное просо как камыш. Но дело не в этом, дело в другом. Я посеял, вспахал, взбороновал и лошадь накормил, а летний день длинный и я решил под вечер на паровом поле вспахать загон, то есть сделать майский пар. Земля была мягкая, сырая после дождя и дело шло хорошо. Моя вспаханная черная полоска как пятно чернело среди зеленого моря парового поля. Когда я пахал сохой, чувствовал одиночество и стыдливость. Заранее чувствовал, что на все село будет насмешка или просто посмешище. Но мое любопытство и любознательность взяли вверх и я вспахал, сделал то, что задумал. Насмешки были, смеялись на лугах, смеялись надо мной на улице: «Эй, пахарь, паровое поле спутал с яровым!». Мне пришлось терпеть эти насмешки и не доказывать. Но я читал в газете о преимуществе сверх раннего пара – майского пара. В Губашево веками никто этого не делал. В кругу мужиков однажды я услышал одного мужика, Сергея Сергеевича Пивцаева, он сказал: « Не смейтесь, Миколька сделал правильно, вот увидите какой урожай будет на его загоне». Пары стали пахать в июле, я вторично вспахал этот загон. Оземь посеяли в августе и я посеял под соху. Оземь покрыла загон зеленой кошмой чуть ли не по колено. Другое лето рожь моего загона отличалась от всех окружающих загонов, много выше, колосистее, зернистая. Старики из любопытства приходили глядеть мой загон, и кажется с этого времени стали меня называть Николаем Павловичем, и если где говорю, то старики охотно слушали мою речь. С 1926 по 1929 годы я был секретарем в комсомольской ячейки и активно участвовал во всех мероприятиях Партии и правительства. Зимой 1928-1929 началась коллективизация. Организовалось товарищество по совместной обработке земли под руководством Лемаева И.С. с переселением на хутора и распределением земли вдоль речки Канадейки и железной дороги. Это значит взять самые лучшие земли. Камаев Михаил Артемович организовал ТОЗ в самом селе и захватил лучшие земли около села и поповский участок. Без переселения зачислились беднота и вдовушки. Дядя Антон вернулся из волисполкома из Барановки и спешно организовал ТОЗ с переселением на Сягай-Земец лисьма. Все подлесье до Коське-Латка. Наш ТОЗ разделили места переселение 30 домов. Метнули жребий кому где достанется место на строительство дома. Собрания, заседания и каждый день. Это было сумасбродное время, а тут началась ликвидация кулачества. По целым ночам заседали в сельском совете. Председателем сельского совета был Зорькин Кузьма Аверьянович, вечный пильщик в лесу: пилил маховой пилой железнодорожные шпалы и брусья для стандартных домов. По натуре Кузьма Аверьянович оказался твердым и беспощадным, твердо выполнял партийную линию, и меня, как секретаря комсомольской ячейки, натаскивал и воспитывал быть твердым. То что в селе организовались три ТОЗ, нас на волостных совещаниях и собраниях хвалили. Дядя антон был в восторге, что ухватил райский уголок земли возле леса и вдоль речки Ешалки. Он спаривал лошадей, мужики укрепляли пастромки, налаживали плуги и бороны, полученные напрокат от кредитного товарищества и после уборки хлебов организованно выехали пахать. Пахарями были молодежь: мы, юноши, а старики садились на лужайку, покуривали самосад и любовались организованной дружной работой. Черная земля отдавала сизый блеск на осеннем солнце. Мы поочередно проверяли не фальшивит ли плуг, все ли плуги на одной зарубке по глубине пашни. Бывали случаи, что старики обнаруживали и хитрецов, которые жалели своих лошадей: вместо четвертой зарубки ставили третью зарубку и делали мелкую вспашку. А в октябре прибыл трактор, называли «фордик». Для всего села это было чудо. А на тракторе сидел тракторист, никитинский молодой парень, Гордеев. Трактор был маленький, без кабины. Тракторист без защиты от ветра и дождя, сиденье жесткое. К вечеру вокруг трактора сбежалось все село и было диво дивное, что завтра будет пахать землю и чем же будут кормить эту животину. А тракторист казался чудо-человеком. На другой день утром прицепили два конных плуга и отправился пахать целину «Сягай». За трактором побежали табуном мужики, бабы, дети, старики – всем хотелось видеть а правда ли может пахать трактор и как? Тракторист заехал на захватку, наладил плуги, сел за руль, оглянулся кругом на людей и с гордостью поправил шапку. Завел машину, газанул и двинулся по прямой линии. Плужные колеса заскрипели и покатились за трактором. Прямые ровные бороны ложились красиво, песчаная почва поддавалась легко. Дети старались забегать вперед, а мужики и старики деловито широкими шагами шли за трактором и рассуждали между собой каждый по-своему. В горсть брали землю и даже нюхали не пахнет ли керосином. Мужики стали подсчитывать сколько лошадей заменяет один трактор и один человек и сколько можно сэкономить фуража, сена, соломы. Ведь на одну лошадь на зиму требуется 60 пудов зерна. Вся эта людская сутолока за трактором и на пашне длилась до обеда. Люди разбрелись а Гордеев заглушил трактор, вымыл руки, сел на весенний лужок и справил обед, который занял минут 15-20. Сел за руль и продолжил свою работу. Вот это чудо было на все село, многим показало и доказало, что советская власть действительно за крестьян и что люди в ТОЗах будут жить по-новому. Некоторые были готовы сейчас же переселяться, ломать свои дома и подняться на новое место, но побоялись зимы. Вот-вот наступит зима и не осмелились ломать дома. Посоветовались и отложили переселение до весны. Моя дядя Антон ходил победителем. Ведь в других ТОЗах нет трактора, да и зябкие не производили. Надеялись на весновспашку, то есть так, как делалось веками, а у нас поднятая целина и решили на целине посеять просо. Вскоре погода испортилась, заморозило и повалил снег. Настроение было веселое, ждали весну. А зима была бурная, ликвидация кулачества в полном разгаре. По существу в Губашево кулаков и не было. Были особо заботливые и трудолюбивые люди. Эксплуататоров чужого труда не было. Но тем не менее, озлобленность, взаимная ненависть так разыгрались, что беспощадно выселяли мало-мальски средняцкое хозяйство. Был лозунг «кто не с нами, тот наш враг!». И поэтому когда ставится на голосование, попробуй не голосуй – враг. Подробности выселения описывать я не буду, но только был случай, когда многодетных родителей с детьми сажали в плетенку, накрывали чапаном и лохмотьями и увозили на станцию Ключики. Крик и слезы, рев и стон. Докатились до того, что нужно лишать права голоса секретаря сельского совета Пивкина Михаила Константиновича, потому что он «живет как барин», у него на окошках белые коленкоровые занавески, имеет самовар, по воскресеньям пьет чай с сахаром. Я не помню кто выступал с такими доказательствами, но тем не менее вопрос на исполкоме сельского совета обсуждался и обсуждался серьезно. На общем собрании этот вопрос не ставился на обсуждение, волиспоклком не допустил. Дядя Миша 12 лет был в армии. Прошел Империалистическую гражданскую войну и конечно барином он быть не мог. Летом 1929 года Камаев Михаил Артемьевич ездил в Среднюю Азию в гости и привез 35 кг урюка, как гостиниц. Вероятно, он кому-то продал 10 кг и кто-то доказал, что учитель Камаев спекулянт. Сделали обыск и обнаружили 16 кг наличия урюка и его осудили народным судом как спекулянта, дали 2 года тюрьмы. Человек отбыл срок, вернулся, стал учителем, но авторитет и доверие он потерял. Учительница Лебедева Раиса Антоновна уехала, а Куркин Сергей Павлович в Москве работает директором средней школы и кругом самодеятельности распался совсем и вряд ли кто либо восстанавливал. Учителями стали другие люди, слабее по грамотности и малоинициативные. Осенью 1929 года меня направили на батрацкие политкурсы при волисполкоме, а зимой все три ТОЗа были отменены и был организован общий колхоз. Первым председателем колхоза был… Стали объединять коров, лошадей, кур, но вскоре вышла статья Сталина в газете «Головокружение от успехов». Все быстро распалось и тут же снова стали организовывать более мене добровольно. Из батрацких политкурсов меня и еще 15 человек направили учиться в техникум. В Кузнецке нам сделали экзамен и определили кого куда учиться. Я попал в группу рязановского сельскохозяйственного техникума и мы получили направление в город Рязань. Когда приехали туда, нас там не приняли. Отвечали, что в городе Рязани нет сельскохозяйственного техникума. Нас устроили в Доме крестьянина, а облисполкомовские работники сверялись и искали где этот техникум. Оказывается Рязановский техникум находится в Меликесской волости в Симбирском округе и мы поехали через Сызрань, Чишма до Меликеса. В доме крестьянина нас набралось 36 человек и Меликесский волисполком организовал 7 подвод и нас повезли на санях в село Рязаново 35 километров. Был сильный мороз и поднялась метель. Некоторые городские были в туфлях и тапочках, трикотажных носках, поморозили ноги, многие простудились, получили ангину и выступили чирьи. Вот и Рязановский техникум, бывшее барское именье. В саду двухэтажный дом, это главный учебный корпус. Рядами стоят шесть корпусов, двухквартирные дома из красного кирпича, железом покрыты. Столовая, пекарня, клуб. Нам вручили пилы и топоры и сами должны нарезать дрова и топить общежитие. А лес тут же за домами общежития. Получили топчаны и постельные принадлежности. В помещениях натопили предельно, нагрелись, а на другой день повели в столовую на завтрак. Некоторые голодали 2-3 дня. Через 3-4 дня начались академические занятия. Питание, на мой взгляд, было исключительно хорошее. Хлеб на столах сколько хочешь, белый, душистый, пышный. Я такого вкусного хлеба век не едал. Сладкий кофе с молоком по потребности. Рыба жареная, кисель, мясные щи, каша – вот это да! Проучились 15 дней и объявили, что испытательный срок кончился, завтра будет объявлено кто принят. Тут-то я голову повесил. Во-первых, я моложе всех других, еще нигде в учреждениях не работал. Были мужики и женщины, работали на больших должностях, солидные и грамотные, с усами и бородой. Во-вторых, я недостаточно владел русским языком. Среди нас были учителя, продавцы, фельдшеры, лесники, милиционеры, секретари, инструктора волисполкома, садоводы-любители. Все эти деловые люди и разговоры у них деловые, семейные. На другой день объявили список отчисленных. В списке меня не выкликали. Я не поверил своим ушам. Подскочил к столу завуча и спросил о себе, он подтвердил, что я остаюсь и тут меня охватило такое состояние радости, что лишился слуха. Люди говорили со мной, а я их не слышал. Прошла еще неделя и у меня появились вши. Уже шесть недель не меняю белье. Холстовые штаны и рубашка засмолелись от пота. Был пожилой студент с усами и с бородой, бывший секретарь волкома партии Кокарев и бывший председатель Базаросызганского волисполкома чуваш Сидоркин. Они взяли меня за руки и повели к директору техникума Калягину. Поговорили с ним и он мне выписал в счет стипендии 18 рублей, а я и не знал что такое стипендия и не знал, что я буду получать. На эти деньги я купил штаны за 6 рублей, 2 рубашки, двое кальсон, носки, шапку и шарф кашне. В тот же вечер искупался в пушистом снегу около общежития, тело потер полотенцем и надел все новое с иголки, а то что было на мне, бросил в печку. А через 4 дня нам выдали стипендию и проездные. Мне пришлось еще 12 рублей. Один студент предложил хромовый пиджак, ему стал мал, он подрос. Я купил за 8 рублей. А другой студент за три рубля продал хромовые сапоги, ему не лезут. Купил мыло, зубной порошок. Еще раз хочется подчеркнуть что лучшего питания я не видал да и после не испытывал. В учебе дела пошли на ход, включился в кружок самодеятельности. Был членом бюро ВЛКСМ техникума. Ездили по ближним селам с постановками. Был на втором курсе техникума, поехал на зимние каникулы из Рязаново через Васильевку, Федоровку, Собакино и Мелекесс поездом до Инзы. Пересадка на Сызрань и опять пересадка на Ключики. С поезда слез в 10 часов вечера и по линии железной дороги по шпалам пошел до будки Королева три километра и пошел по дороге в Губашево. Дорога на подъем, справа лес, ветер северный попутный, но дорогу заметает. Дошел до вершины горы, боюсь и не боюсь, успокаиваю и обадриваю самого себя. Пытаюсь запевать, но горло затыкается. Инстинктивно чувствую кто-то около меня есть. Орстановился, послушал и посмотрел кругом, умышленно кашлянул громко – никого и ничего не вижу. Тронулся дальше. В руках баульчик и дощечка от щитов. И вдруг я вздрогнул, волосы я чувствую поднялись, а по сине мороз: стоп! Остановился, стою, оглянулся кругом, никого не вижу. Успокаиваю самого себя. Шагнул еще три-четыре шага, справа у дороги мелькнула искра огонька и слева у дороги тоже такие светильники мелькнули. Что это? Волки! Да, волки. Что делать? Бежать? Разорвут. Стоять? Зимняя ночь долгая, не простоишь. А ну, что будет! Помолился Богу и тихонько пошагал вперед. Ни жив, ни мертв, и тихонько постукиваю палкой по баульчику. Прошел. Прошел между двух огней. Иду и жду когда сзади накинутся и разорвут. Стучать стал сильнее и шагать стал быстрее. А до села 5 километров. Дошел до гумна и тут пришло сознание. А когда дошел до церкви, у меня ноги подкосились и сел на снег. Только тут я почувствовал, что тело мое дрожит крупной дрожью. Посидел порядочное время, стало зябко и пошел домой. Пришел домой, когда пели первые петухи зимней ночи. Постучал. Мама отперла дверь, обрадовалась, обняла и поцеловала. Зажгла семилинейную керосиновую лампу, взглянула на меня, всплеснула руками и крикнула: «Миколь, на тебе лица нет, что случилось?». И сама заплакала. Проснулись Фима, Аня, Вася, Наташа. Раздал подарки – всем по платку. Рассказал про волков. И в эту ночь я не мог уснуть. " 8 октября 1939 года справили проводы. Весь вечер и почти всю ночь гуляли, пели, плясали---провожали меня в армии, а на заре, рано утром подъехали на паре лошадей, и нас с Любушкиным Петром Андреевичем и с нашим провожающими увезли в военкомат. Погода, как сейчас помню, была очень плохая, уже три дня шел дождик со снегом, грязища непролазная. В военкомате создали команду из 32 человек. Мы послушали напутственную речь и поехали на железнодорожную станцию Ключики. Провожающие плакали, пели, плясали. Нас провожали, как на фронт. Все понимали, что надвигается большая война. Недавно только отгремели бои с японцами на Хасане и Халхин-Голе, но война надвигалась с запада: немцы захватили Австрию, Чехословакию, Польшу. Ночью нас в Ключиках посадили в поезд и отправили в город Сызрань, где задержали 3 дня на сборном пункте. Помыли в бане, но в солдатскую форму не переодели. 13 октября погрузили нас в «телячьи», как тогда называли, вагоны, прицепили их к поезду и помчали на восток. Мы не знали , куда нас везут. В Куйбышеве сытно накормили и отправили дальше через города Уфа, Челябинск, Курган, Новосибирск, Иркутск, Улан-Удэ. Так далеко я еще не ездил. Было очень интересно и немного тревожно. Удивляли даже названия станций Татарск, Тайга, Зима. Лежишь на голых нарах , стучат однообразно колеса о рельсы, наводя тоску и грусть. Хочется ходить по земле. Вспоминаешь жену молодую, эпизоды из жизни. Я никак не мог забыть прощания со своими детьми. Трехлетняя дочка Рая, расставаясь со мной, теплыми ручонками обняла мою шею и говорила: «Не уезжай, папа, я с тобой поеду». Я целую ее, а она неотступно твердит свое. Подошел к зыбке, где спал шестимесячный Анатолий: поглядел на него, поцеловал. Момент прощания с семьей меня мучил все семь лет, что служил в армии и воевал на фронте. Думы мои прервали крики: « Скорее выходи!». Доехали до Байкала. Кто называет его озером, кто морем. Но не это важно: красота-то какая. Прибайкальские горы высокие, покрытые лесами, вода в Байкале чистая, прозрачная и вкусная для питья, есть заводья, и говорят, что в них много рыбы. Колеса вагона с левой стороны касаются воды. Вдруг темнота- туннель, паровозный дым лезет в горло, и вдруг светло- выскочили из туннеля, воздух прозрачный. Стали считать туннели, насчитали 52. Берега Байкала отвесные, крутые и каменные, и на этих каменных плитах тысячи записей – имена и фамилии людей. Едешь и успеваешь прчитывать. Думаешь, как далеко забрался русский человек, каковы необъятные просторы Родины. Не доезжая до г. Читы на станции Горхон нас высадили. Только тут мы увидели, как нас много. Неопределенность булгачила толпу, но не долго. Вскоре подъехала бортовая автомашина, за рулем – солдат. Подошла другая, за ней – третья, четвертая… На этих машинах нас повезли от железнодорожной станции на север. Долго нас везли по тайге, переехали много речушек. Наконец, высадили, машины уехали, а нас оставили в тайге. Мы не знали, что нам делать и что будет дальше. Под вечер появились три офицера. Мы их окружили. Офицер, у которого на левом рукаве шинели была красная звезда, объявил: « Я буду вашим комиссаром. Будем жить здесь в тайге и выполнять боевые задания. Завтра прибудут командиры взводов и рот, и они вас оденут в армейскую форму. Сейчас за людей отвечают старшие по вагонам. Набирайте дров, разводите костры и ложитесь спать на сосновые лапы, так как под вами вечная мерзлота». Но уснуть мы не могли. Офицеры тоже не спали, ходили, будили спящих на мерзлой земле людей. Пели песни, рассказывали сказки, анекдоты, плясали. Так провели первую ночь в армии 2 Утром людской муравейник зашевелился. Откуда-то приехали офицеры, сержанты. Разбивали по ротам, по взводам по отделениям. Получили обмундирование, оделись так, что друг друга не узнавали: шубы, шапки, валенки, рукавицы, подворотники, носовые платочки. А на следующий день привезли шанцовые инсрументы: пилы, топоры, ломы, лопатки,мотыги и так далее. Явился командир батальона майор Осадчий- высокий, стройный детина и, видать, строгий. Провел собрание и объяснил задачи: будем строить военный городок в тайге. Ночью я сидел у костра, как и все, и вдруг слышу – кричат мою фамилию: « Филькин! Кто Филькин?» Я отозвался. Подошел ко мне военный. Удостоверился, что я действительно Филькин и велел следовать за ним. Подвел к лошади и приказал сесть на пулеметную тачанку. Сам взял вожжи и мы поехали. Дорогой он спрашивал, откуда приехали новобранцы, откуда я сам и как жил. Я его тоже пытаюсь спросить: «Куда везут?», он отвечал коротко: «Поживешь-узнаешь». Только после двух часов езды он сказал, что я буду писарем у комиссара. « А сейчас приедем в штаб, будем жить вместе». Я представлял себе штаб большим зданием, с крыльцом, а он меня завел в землянку, где стояли два топчана с соломенными матрацами и подушками, с легкими одеялами. Здесь я увидел, что у него на петлицах четыре треугольника и на рукаве звезда. Это значит, он политрук, а фамилия ему Кандель. Замполит, москвич, работает при комиссаре. Так в тайге сформировался новый батальон. У комиссара я проработал два месяца, а затем меня направили в город Читу в полковую школу, где я неожиданно встретился с другом – учителем Родомакиным Александром Максимовичем. Койки поставили рядом. Все делили пополам. В полковой школе с нас «снимали стружку» по всем правилам армейской жизни. Летом 1940 года окончил школу и получил звание замполита, и меня направили в пулеметную роту. Первая пулеметная рота 9-го стрелкового полка 16-ой дивизии располагалась на советско – китайской границе, по ту сторону стояли японские войска. Нас перебросили сюда по железной дороге, в район Дацана или, как его называли Белого камня. Находился он на берегу реки Онон. Кругом горы, а на самой вершине одной горы виднеется белый кусок, наподобие куска сахара блестит на солнце. Когда полезешь на гору, видишь, что это камень 18 метров длины, 12 метров ширины, 2 метра высоты – отсюда и название. В один из дней я был дежурным по штабу. Вдруг налетели тучи, полил необыкновенной силы дождь, будто с неба выплеснули ведро, кругом с гор потекла сплошная вода, не ручейки, а сплошь вода ниже колен. Забегает в штаб женщина мокрая, волосы распущены, жена какого-то офицера и кричит : « Спасите! Спасите! Ребенка у меня в землянке затопило!» Я скомандовал: «Сержант Чулков! Бегом на помощь!» Женщина жила недалеко. Чулков был сильным бойцом, несколько прыжков и он был у землянки. По пояс в воде полез в землянку, схватил спящего ребенка и вынес. А мать полезла в воду, на угольнике схватила бутылку водки и отдала бойцу за спасение ребенка. Вот как она растерялась от страха: за дитем не полезла, а за бутылкой смогла. Потом мы долго вспоминали этот случай, и она смеялась вместе с нами. Тот дождь очень нам навредил. С продуктового склада поплыли мешки с мукой, сахаром, ящики с макаронами и другими продуктами. Потопил пушки, пулеметы, ящики с патронами, снарядами, размыл железную дорогу. Хлопот было очень много, со дна Онона пришлось вытаскивать все, что можно было вытащить Из Дацена нас пешком «погнали» через Даурию, Мациевск, 75-й разъезд до станции Отпор. Это 300 – 400 километров. Жара, идем с полным боевым: скатка шинели, противогаз, фляги, винтовка, патроны, сухой паек. Шли беспрерывно 7 суток. У кого что и было с собой лишнее – побросали. Я выбросил отрез на китель. Во флягах у всех кончилась вода. Сказали, что скоро будет родник и напьемся. Обессилили основательно. А когда дошли до родника, увидели, что он высох. Опять идем, ждем следующего родника. Пятитысячный строй растянулся на километры, пыль поднималась, как от табуна, многие попадали, их подбирает санитарная машина. Двигаемся молча, медленно: то подъем на сопку, то спуск. Наконец дошли до назначенного места. Я даже удивился: никогда не замечал в себе такой силы. В походе приходилось многим бойцам помогать нести винтовку или вещмешок. В походе самое главное – ноги. Есть бойцы, которые спят на ходу, сбиваются с дороги и могут своим штыком нанести вред своему товарищу. Его нужно вести за руки, чтобы не сбился с пути Для нашей 1- ой пулеметной роты дали сектор наблюдения и охраны границы около пограничной заставы « Молоканка». На заставе живут пограничники, а мы – полевые пограничники. Днем ходить не имеем права. Должен лежать с пулеметом под железобетонным колпаком. Это если на посту. Если свободный от службы, то должен быть в пещере. Пограничная полоса шириной 8 метров. Вспахана, всборонована пограничниками. Потом идет полоса минирования – 50 метров. Затем проволочное заграждение – 12 кольев оплетены колючей проволокой и путами из тонкой нитки проволоки. Человек и лошадь одолеть не могут – запутается и не скоро вылезет. А вот вдоль этих линий расположены наши замаскированные гнезда. Мы здесь живем и не должны показывать себя японцам. А они тоже ходят по ту сторону границы и тоже в полной боевой выкладке. У них часто проходят тактические занятия – бегают, падают, обстреливаются холостыми патронами. Они нас не боятся, даже гордятся, что они сильнее и смелее. Пулеметные посты менялись только ночью. На самой вершине горы – наблюдательный пункт. По ту сторону горы, под горой – город Манжурка ( сейчас Манчжурия ). Лают собаки, поют петухи, звенят колокола на церквах. Наши наблюдатели все слышат и видят. Записывают, сколько автомашин в день заходит в город и сколько уходит, сколько поездов прибывает и отбывает. Станция Отпор неподалеку. 1940 год. На западе немцы захватили многие государства, а после разгрома Польши стремились взять Эстонию, Латвию, Литву, Молдавию, Западную Украину и Белоруссию. Но не тут-то было: наши войска опередили, сделали освободительный поход на запад. Прибалтийские республики, Бессарабия, Буковина, западные области Украины и Белоруссии вошли в состав СССР. А японцы, немцы, итальянцы создали свой блок: Берлин – Рим – Токио и были уверены, что захватят весь мир и разделят его между собой. Прошла финская война, назревала большая война с фашисткой Германией. А мы все еще стояли на восточной границе нашей страны. 22 июня 1941 года немцы напали на СССР. Началась Великая Отечественная война. Все внимание страны на запад – против немцев. А японцы, как назло, стали издевательски нарушать границы, как будто дразнили нас. Провокации шли за провокациями. Подкидывали листовки с угрозами, что отомстят нам за Хасан и Халхин- Гол. Обнаглели до того, что прямо вдоль границы стали проводить тактические боевые учения в масштабе полка дивизии. Нам слышны их крики: «Банзай». Так продолжалось два года. Только в 1943 году – после Сталинграда и Орловско-Курской дуги – японцы попритихли. Но нам было тяжело. Голодали, многие бойцы стали распухать. Давала себя знать цинга. Зубы кровоточили, мышцы рук посинели, многие были одеты и обуты по-летнему, а забайкальские осень и зима 1941-1942 годов были лютыми- до минус 55-60 градусов по Цельсию. От цинги спались сосновой хвоей, пили настоенный на ней чай. Не все выдерживали, отдельные малодушничали. Однажды мы с бойцом Яниным были на посту с пулеметом. Он мне предложил перейти границу и сдаться японцам: может быть, они нас накормят. Я схитрил, принял предложение, а сам приготовился к поединку, слежу за ним, жду, когда нас сменит смена, а до нее еще 20 минут. У меня только пистолет, а у него автомат и кинжал. Пришла смена, я быстро схватил автомат у Янина и пошел вперед, а его забрали и отправили в Даурию, там он работал в хозвзводе. Вспоминается и другой случай. Лежим мы с бойцом Петром Евсеевым в секрете в зарослях высокой травы с пулеметом системы «максим». У него – автомат, у меня – пистолет. Ночь темная, холодная. Трава сухая и мерзлая. «Ты слышишь, -вдруг говорит Петя, - Что-то хрустит. То ли человек, то ли зверь – волк или тарбаган». Прислушиваюсь. И правда. Кто-то пройдет несколько шагов, остановится, еще пройдет, опять остановится. Идет прямо на нас. Вот, вот наступит на наш пулемет. Стал, стоит. Евсеев ткнул меня в бок: это значит – хватаю. Петр прыгнул вперед и крикнул: «Руки вверх!» Нарушитель подчиняется. Обшарили его карманы, обнаружили ножик. Куртка у него разорвана. Дали сигнал, прибежал комвзвода с двумя бойцами. На пост стали бойцы, а мы с Петькой повели нарушителя на пограничную заставу «Молоканка». Когда вышел начальник заставы майор Захаров, мы передали ему нарушителя. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что командир обнимает задержанного и что-то шепчет ему. Оказалось: нас проверяли. Майор подарил нам папиросы «Казбек», поблагодарил и велел дать буханку хлеба. Пришли мы в пещеру и съели хлеб с банкой тушенки из НЗ (так хотелось есть). Вскоре из Москвы приехала комиссия, проверила условия, в которых мы жили. Положение наше после этого улучшилось, стали кормить рисовым супом и кашей – котелок на котелок. Однажды ночью в полку начались учения. Выла декабрьская метель, но бойцы не подкачали. Я к тому времени был политруком 1-ой пулеметной роты 9-го полка, а моего политрука Красношлыка назначили комиссаром батальона. Случилось так, что наша рота заняла первое место в полку, а полк – в дивизии, а дивизия – в армии. Меня выдвинули делегатом на армейскую партконференцию в Даурию, избрали в президиум. Сижу за столом, а сам немного трушу: по обоим сторонам сидят генералы и подталкивают меня, чтобы я выступил. Ну что ж. Надо так надо. Мое выступление несколько раз прерывалось аплодисментами. А через некоторое время вызывают меня в политотдел дивизии и предлагают ехать учиться в Иркутское офицерское училище. Я отказался. Вскоре предложили поступить в Хабаровское училище. Я опять отказался. Тогда вызвали меня третий раз и предложили ехать в Московское Краснознаменное военное училище имени В. И. Ленина. И я с радостью согласился: училище-то знаменитое да и к фронту ближе, то училище было из Москвы эвакуировано в г. Шадринск Свердловской (ныне Курганской ) области. Готовили из нас комиссаров батальонного звена. Но окончить не пришлось. Как раз в это время сложилось очень трудное положение на Курской дуге и нас быстро перебросили Свое боевое крещение я получил под городом Орел. Было это так. К нам, курсантам, подбежал один лейтенант, спрашивает: «Кто из вас пулеметчик?» Я отозвался, рассказал, что три года был в пулеметной роте замполитом и политруком. Он меня схватил за руки и быстрыми шагами повел куда-то. Шли не больше часа и пришли в небольшой долок. Лейтенант приказывает: «Вот тебе два пулеметных расчета, будешь командиром. Пулеметы хороши. Задача: не дать немцам прорваться на стыке двух полков. Отступать нельзя! Запомни это». Пожал мне руку, попрощался с бойцами и быстро исчез в наступивших сумерках. Пулеметы были замаскированы. Я их осмотрел и проверил. Побеседовал с бойцами расчетов и легли на зеленую траву пахнущую полынком. У нас тишина. Только далеко впереди слышны раскаты грома- идет бой. Летняя ночь короткая, но в такой обстановке идет медленно. Да еще и душно. На заре один из бойцов говорит, что по ту сторону дола мелькают какие-то фигуры, они двигаются вниз к долу. Дол перешли, присели, подвинулись, опять присели. Двигаются на нас. Сколько? Человек двадцать: взвод. Немцы? Сразу не разберешь. Утро все светлее, группа вооруженных все ближе Немцы? А может наши, переодетые в немецкую форму? Я приказал не стрелять, подпустить до приметных зарослей травы, но не дать им возможности оглушить нас гранатами. Сомнений нет – это немцы. Группа их дошла до назначенного мною места, и оба пулемета без команды заработали в одно время. Фашисты залегли и открыли огонь из автоматов и ручного пулемета. Сколько немцев было убито мы узнать не могли, зато они засекли наши расчеты и стали стрелять из пушки . Немецкие снаряды рвались справа, слева, сзади Осколками убит пулеметчик. Я сам лег за пулемет. Дал очередь по немцам, еще очередь. Берегу патроны, да и чтобы ствол не перегрелся. Немцы лежат и стреляют. Убит второй номер Рядом рванул снаряд словно молния и земля перевернулась, сошлась с небом. Последняя мысль мелькнула не отступать. И больше я ничего не помню. Это было 28 июля 1943 года. Подобрали меня санитары и оказали первую помощь. У меня лопнул правый глаз, сам я был не только ранен , но и контужен, оглох. Отправили меня в глубокий тыл в город Свердловск, положили в госпиталь, где лечили три месяца. Потом комиссовали, но признали годным к службе в тылу. Левый глаз у меня сохранился, слух вернулся. Я был направлен в Еланские лагеря на сборный пункт. Назначили командиром взвода. Шесть недель обучал бойцов, а затем их направили на фронт, а мне предложили принимать новый взвод – взвод выздоравливающих. Многие из них лежачие и сидячие Главная моя задач – как можно скорее поднять их на ноги и подготовить для отправки на фронт. Питание улучшенное : кормили 4 раз в сутки и каждый раз перед едой давали рюмку жидких дрожжей. На Урале зимой 1943 года морозы были очень сердитые, а люди очень слабые, выпускали мы их только два раза в день на прогулку по 20 – 30 минут Но все равно выздоравливающие быстро пошли на поправку. Я несколько раз пытался в землянках поводить с бойцами занятия, но все без толку. Обстановка не слишком-то располагала к беседам в землянках были голые нары, холодно. Да и красноармейцы долго не задерживались: каждый день из города отправляли на фронт комплектованные полки с командным составом. Погружались в поезда и на запад, бить немцев. Быстро шли на поправку и бойцы моего взвода. Они стали интересоваться событиями на фронте, союзниками, когда откроют второй фронт. А когда узнали, что на гражданке я был учителем, директором школы, отношение ко мне и вовсе переменилось. Бойцы охотно стали изучать матчасть оружия, проводить учения по расписанию. Вскоре из нас сформировали воинскую часть и под музыку строем , с песней отправили на станцию, где для нас были подготовлены товарные вагоны с печками Меня назначили начальником продовольственного вагона. Принял много мешков сухарей, несколько мешков с сахаром и бочонок селедки. Дали двух бойцов помощников. Нас проинструктировали, как снабжать бойцов в пути следования и как беречь продукты. На фронт мы не попали, а привезли нас в Ленинград для очистки города, справедливо посчитав, что раненые и выздоравливающие бойцы будут более полезными здесь, чем в боях. Ленинградская комендатура нас быстро распределила. Меня назначили командиром отряда на Кировский завод, поселили на Невском проспекте, 45. Ленинград представлял из себя страшное зрелище. Все окна в домах разбиты, двери нараспашку, на лестничных площадках лежат и сидят мертвецы, трамваи вверх колесами, машины на боку, а живые люди ходят, как скелеты. На Кировском заводе нам дали работу по очистке территории. Седой старичишка указал колышками границы, где чистить и куда кидать. Неделю мы работали на расчистке завалов. Под ними чего только не было: станки токарные, станки фрезерные, станки сверлильные. Пришли электрики, смазали их, подсоединили к электротоку. Станки сразу же заработали и стали делать снаряды для Ленинградского фронта. -7- В Ленинграде я был 10 дней. А к вечеру меня и еще человек шестьдесят вызвали в штаб, построили и повели на железнодорожную станцию. Посадили в поезд и тронулись неизвестно куда. Дорогой выяснилось, что едем мы в Москву. Обрадовались, что увидим столицу. Но Москву мы так и не видели, где-то на рассвете объехали ее и прибыли на станцию Егорьевск. Нас построили и повели на какую-то гору. Идем, видим арку и на ней надпись: «Здесь учился великий летчик Герой Советского Союза Валерий Чкалов». Поняли, что нас привезли в какую-то летную часть. Кой-как разместились в зданиях бывшего монастыря благородных девиц. Я, как старший по званию (а был я тогда старшиной – после упразднения звания замполит ), принял команду на себя. А через три дня прибыли офицеры: начальник продснабжения капитан Волков, начальник вещснабжения капитан Лоскутов, начальник артснабжения, начальник медпункта врач Кузнецов, начальник штаба полка Дашин с женой. А через пять дней прибыл командир части подполковник Осадчий. Так оформился трехротный батальон аэродромного обслуживания. С нами стали проводить занятия, учить прыгать с парашютом из самолета. Вместе с наступающим фронтом двигались и мы. Калуга, Новоробский аэродром, Барановичи – вот наш путь только за месяц. Меня назначили начальником летной столовой. Это была очень тяжелая работа. Переезжаешь с одного аэродрома на другой – организуй очаги кухни, столы и питание летному составу, не задерживай и качественно корми. Аглавное, соблюдай нормы. Летный состав питался по пятой норме (им давалось в обязательном порядке 30 граммов сливочного масла и пачки галет, плюс после каждого полета 100 граммов спирта ), бойцы нелетного состава кормились по третьей норме, а офицеры и начсостав – по второй норме. Вот и угоди на всех, а столовая везде и всюду под открытым небом. Летчики большей частью ночью летали на бомбежку целей в Прибалтике, а затем и в Польше. Самолеты у нас были « Дугласы». Под каждое крыло подвешивались бомбы весом в 30 пудов (500 кг), а под фюзеляж – мелкие зажигательные бомбы. - 8 – Когда мы находились на аэродроме под городом Барановичи, около столовой всегда крутились голодные дети. Летчики заботились о них, как могли, больше всего давали им галеты или хлеб. Один из мальчиков – обросший, белобрысенький, на нем оборванная бабушкина кофточка, без штанов, видно, ему годов десять, не больше, но очень тощий. Через две недели, как его стали подкармливать, у него появились щеки, глаза повеселели. Но фронт не стоял на месте, и мы должны были двигаться вслед за ним, перелететь на Сморгоньский аэродром Я должен полететь со вторым самолетом и немедленно организовать пищеблок. Каково же было мое удивление, когда я и на новом месте увидел этого мальчика. Спросил: «Как ты сюда попал?». Он объяснил, что прилетел с летчиком дядей Леней на первом самолете. Сморгонь – городок польский, да и городка-то по существу нет: улицы основательно разрушены, дома разбиты, одни развалины, только на окраине виднелись амбары, бани и плохие деревянные домики. Оставшиеся в живых люди жили в погребах, подвалах, кто где мог. На этом участке немец хотел удержаться, но не тут-то было. Дрались азартно, летчики бомбили позиции врага и ночью, и днем. Весь личный состав во главе с офицерами грузил и разгружал бомбы и измотался, обессилил окончательно. Наш командир части подполковник Ткаченко увидел оборванного мальчика и спросил: «Откуда этот новый Гаврош появился?». Он вызвал меня и приказал, чтобы этого Гавроша я вечером на самолете отправил в Москву. И добавил: «Поляки не должны видеть наших детей такими». Я постарался выполнить приказ, но мальчик пропал, спрятался. К тому времени мы с ним подружились. Его звали Василий Васильевич Бурый, и я его кормил всем тем, что оставалось в столовой, а у летчиков оставалось немало: они не любили макароны, вермишель, больше всего требовали картошку, а где взять? Однажды начальник штаба пола Барышев попросил меня любым путем найти картошку и сварить в мундире. Я об этом сказал повару Василию, а он мне предложил взять ведро муки и обменять на картошку у польских паненок (женщин). Так мы и сделали. За это ведро муки полячка сама насыпала нам почти полный мешок картошки. Василий сварил целое ведро. На обед пришел подполковник и мне на ушко украдкой: «Как моя просьба?» - «У Василия» - ответил я . Когда он увидел целую кастрюлю с картошкой, схватил ее и бежать к выходу и там стал громко кричать: «Лешка! Мишка! Гришка… Ко мне, скорее ко мне!» Мгновенно он был окружен офицерами летного состава. Майоры, капитаны, лейтенанты радовались и хохотали, как дети, а подполковник давал им по 2-3 картошки. А я смотрел на них со стороны и думал, как много в них детского, а я же считал их до этого беспредельно серьезными и деловыми. А Барышев доделился до того, что самому осталась одна картошка. Вот за это бескорыстие его и любили летчики. Василий Васильевич Бурый нашелся утром. Самолет вчера вечером улетел без него. Я был вынужден доложить командиру части. Тот задумался. Я сказал, что у мальчика нет никого: отец партизанил, мать убита, бабушка умерла. Подполковник встряхнулся и приказал: «Немедленно обмундировать по форме, взять на довольствие. Вы же, как бывший учитель, будете отвечать за его воспитание. Он будет сын полка». Я только подумал, что командир разгадал мои мысли. Таким поворотом был очень доволен и за дело взялся охотно. Вскоре Вася ходил как настоящий солдат: новая шинель, диагоналевые брюки типа галифе, новая гимнастерка, подворотнички, новые сапоги, ремни крест на крест, новая пилотка. Я научил его, как пользоваться и как обращаться с винтовкой, занялся с ним строевой подготовкой Все приказы и требования мальчик выполнял охотно, а в работе много мне помогал и всегда докладывал о выполнении задания. Он стал как бы моим адьютантом – очень верным и надежным. Мы подружились не на шутку. Иногда он меня обнимал, как обнимал, наверное, отца. Я эти детские чувства понимал и не отталкивал от себя мальчонку. А через некоторое время я его аттестовал, ему дали звание ефрейтора, но и требования к нему возросли. - 9 – В один из дней мне приказали взять двух бойцов и за короткое время сделать ложный аэродром. За дело мы взялись горячо. На указанном нам месте из фанеры собрали самолеты рядами. Вечером дали освещение: зажгли костер – указатель Немцы – разведчики засекли наш «аэродром», а ночью налетели фашистские бомбардировщики и стали его бомбить. Земля тряслась у нас под ногами, фанера летела во все стороны. Настоящие же самолеты остались нетронутыми в лесу под деревьями. На легковушке примчался генерал, спросил, все ли живы. « Да живы!» Он расхохотался и давай кричать: « Клюнули! Клюнули! Клюнули!...» А наши прифронтовые истребители взлетели со своих аэродромов и набросились на немецкие бомбардировщики. Это был удачный бой. Фронт двигался на запад, а мы перелетели на новый аэродром под город Вышкув. Стоит он на берегу реки Западный Буг, город целенький, как будто и войны не знает. Тонет в зелени: сады, сады кругом, костелов много. Перелетели мы ночью, а уже утром разгружали поезда с бомбами, ящики со взрывчаткой, бензовозы наполнялись бензином из цистерн и вывозили его поближе к аэродрому. Аэродромное хозяйство и обслуживающий персонал разместили в бывшем панском имении, предварительно вычистив от навоза сделанные из красного кирпича скотопомещения. Побелили стены, а медички из марли сделали зановесочки на окна, натаскали букеты цветов. Поляки вначале боялись нас, держались отчужденно ( срабатывала пропаганда ), а потом освоились и стали, как родные, приглашали в гости. Но война есть война. В польских лесах скрывались немецкие диверсионные группы и окруженцы, да и националистов было немало, по ночам они делали набеги на местечки и хутора, добывая себе пропитание. При этом не щадили никого. Поляки их боялись, да и нам не безопасно. У нас склады, кругом машины. Все это нужно беречь и охранять. Однажды меня вызывают в штаб и приказывают с группой бойцов из 15 человек прочесать леса. Указали сектор на карте: к северу от нашего расположения. А на юг пойдет отряд под командованием сержанта Дементьева: человек он седой, тертый, волчий взгляд, от его басовитого голоса стены дрожат. Мы знали друг друга с Еланских лагерей, он со мной считался и, когда надо, советовался. Нашим группам дали машины – полуторки, пулеметы, автоматы. Польские леса вокруг г. Вышкува хорошие, чистые, видать далеко, сосны прямые и высокие, кривых деревьев и чапыжника нет. Распределил людей в цепь по видимости, сам шел в середине. В лесу попался дол, по нему из родника вытекает ручей. Вдруг что- то мелькнуло. Дали очередь из ручного пулемета и команду: «Кто есть выходи!» Молчит. Тихо. Замечаем, крадутся человек пять. Опять дали очередь из автоматов. Они подняли руки, побросали свои автоматы. Разоружили и стали их спрашивать, есть ли еще немцы. Они же твердят только одно: «Гитлер капут!» Но один из них махнул рукой под горку. Мы пошли туда и увидели там еще человек 15 . Пока прочесывали лес, набрали 98 человек. Немцы – еле живые, некоторые совсем ослабли и обросли, не сопротивлялись. Мы привели их в город и сдали в сборный пункт военнопленных. У нас дело обошлось без жертв. А вот в группе Дементьева два бойца были ранены: немцы вступили в перестрелку. - 10 – Наша авиация бомбила день и ночь немецкие города и цели. В самолете экипаж из 6 человек. Один из экипажа – старшина Валенков заболел и предложили мне заменить его. Штурман меня проинструктировал. Спросил, знаю ли я пулемет, умею ли им пользоваться. Посадили меня на место стрелка – пулеметчика, и мы полетели: штурман, два пилота, радист, бортмеханик и я - стрелок. Ночью страшно и любопытно: ведь я никогда не летал бомбить. Долетели до линии фронта. Тут к нам присоединились два самолета – истребители прикрытия. Они около нашей эскадрильи ( три бомбардировщика )летали, как ласточки: то справа зайдут, то слева, то выше нас. Сопровождали нас до тех пор, пока мы не разгрузили свой смертоносный грузна какой-то немецкий город. Я не помню, какой был город, но видел на земле огненное море от разрывов наших бомб. - 11 – Зимой 1944 – 1945 годов ко всем нашим невзгодам прибавилась новая – в нашей части вспыхнула эпидемия гриппа, которая повалила большинство бойцов и офицеров. Многие польские дома в деревне были полны нашими больными бойцами. Я тоже лежал на полу в одном из домов. Как-то к нам зашел командир части. Он побеседовал с нами и тут я осмелился попросить домашний отпуск на 10 дней. Подполковник подумал и сказал: « Вы заслуживаете отпуск, но больной?» Я воспрянул духом и крикнул, что дорогой я выздоровлю. « Товарищ подполковник! С 1939 года не был дома. Хочется посмотреть сына и дочку». В тот же день в штабе получил документы, продуктовый аттестат, сухой паек и в ночь поехал товарным поездом. Приехали в город Минск. Железнодорожного вокзала нет, основательно разрушен. В темноте шли порядочно далеко и вошли в какое-то полуподвальное помещение. Народу очень много , все куда-то ходят, хотят ехать. Среди всех людей – военных и невоенных – особо отличался человек в бурках и с бородой, глаза острые, шаги твердые. Люди шептали,что это знаменитый партизан Ковпак Еще раз видал Ковпака в Москве – вместе шли от вагона до вокзала. Из Николаевки до Ивановки шел пешком. Дорога была плохая, метель. Когда шел лесом, гляжу, навстречу идет человек ногами кверху. Протер глаза, гляжу еще пристальнее: да, действительно, шагает человек вверх ногами. Что это чудо?... Но чуда не бывает. Иду вперед и узнаю учительницу Анну Петровну Атякину. Она шла в Барановку, в районо. На руках валенки – надела их вместо рукавиц, а на ногах обуты лапти. Постояли на дороге, она рассказала много новостей: кто погиб и кто вернулся раненый. Еле- еле дошел до Холстовки. Дорога шла мимо конюшни, в доме конюха вспыхнул огонек: видно, кто-то прикуривал. Конюхом был Петр Кирпичев. Он запряг молодую лошаденку и довез меня до Ивановки. Дом. Семья. Какая встреча… Пятилетний Анатолий спрашивал, я ли его отец, и все показывал на фотографии на стене приговаривая: «вот мой отец». Дочка Рая твердо уверяла, что я папа и что она помнит и знает меня. В деревне Ивановке здоровых мужиков не было, везде и всюду работали женщины. Только председателем колхоза был Дмитрий Петрович Кожевников: он вернулся с войны без пальцев правой руки. Побывал в конторе колхоза «Новая жизнь» и видел, как тяжело жилось женщинам, старикам и мальчишкам Двенадцатилетний мальчик Гоношилкин Василий Егорович был главный обозник в колхозе и дела делал, как взрослый опытный мужик. Сам он тоненький, а успевал везде и старался всем помочь, поэтому его все и звали уважительно – Василий Егорович. Когда мне сказали, что лошадь за дровами даст Василий Егорович, я долго ждал такого бородатого мужика, а около меня вертелся мальчишка, я к нему без внимания, думал, просто мальчишка, а он оказался хозяином лошадей и сбруи, Василий Егорович и сейчас здоров, живет в Павловке, работает на пилораме. - 12- В свою часть вернулся без опоздания. Дорогой видел очень много раненых, без рук и без ног, забинтованных. А сколько детей и женщин скиталось по вокзалам, по станциям в ту последнюю военную зиму! Вагоны битком набиты людьми, пролезть к дверям невозможно. А когда оказался в кругу своих бойцов, боже мой, сколько было вопросов, кажется, невозможно на все ответит! Я представился командиру части. После вопросов и ответов он задумался и сказал: - На пищеблоке вы работали хорошо, честно и добросовестно. Но придется вам переквалифицироваться. Сегодня же примите автороту, будете старшиной и секретарем парторганизации. У вас будут командирские права и партийное руководство. Предупреждаю: рота до крайности плохая – пьянка, дисциплина разболтанная, порядка никакого. Беритесь смелее и наводите там порядок. Начальник штаба капитан Дашкин вам поможет. Докладывайте нам, мы вас поддержим всегда и во всем. Вскоре узнали друзья и товарищи про мое назначение, окружили меня и предсказали, что меня скоро тоже будет судить трибунал: в автороте подряд четыре старшины осуждены трибуналом, я – пятый кандидат. Но приказ командира в армии – закон и не обсуждается, а бесприкословно выполняется. Попробовал доказать было комиссару Рахманкулову, что я для автороты – кандидатура неподходящая, не механизатор и в технике ничего не понимаю, и что каждый шофер может меня разыграть и высмеять. А комиссар мне говорит: «Вы машин не касайтесь. Мы вас направляем работать не с машинами, а с людьми. Вы работайте с людьми. Коммунисты помогут. Укрепляй дисциплину, ликвидируй пьянки, создай армейский вид и порядок. А что касается машин, у нас в роте по этому делу специалистов много: комроты, технорук, комвзводов, помкомвзводов, ремвзвод, взвод бензовозов, взвод бортовиков». Вечером с начальником штаба пришли в расположение роты. Построили людей. Большинство обросли, в оборванных гимнастерках и штанах, безразличные. Капитан наказал взять их в «ежовые» рукавицы и беспощадно наводить порядок. Капитан ушел, а я задумался, как начать рабтать. Вызвал заместителя, дав ему задание с бойцами найти дров, истопить баню. Найти двух парикмахеров из солдат и всех бойцов в бане постричь и побрить. А я должен достать на всех белье и заменить худые гимнастерки и брюки, худые башмаки и сапоги. С баней все удалось, а вот с одеждой и обувкой труднее. Я нашел начальника вещснабжения и предъявил требование на 140 пар белья, брюк, гимнастерок и сапог. Капитан в лицо мне засмеялся и категорически сказал: «Нет!» Я заспорил: «Есть на складе. Сам видел». «Это для летного состава НЗ». Пришлось идти к командиру части и доложить, что роту принял и что рота в кошмарном состоянии, что капитан ничего не дает и что личного состава истопили баню, всех подстрижем и побреем. У командира заблестели глаза, улыбается и пожимает мне руку: «Спасибо. А белье?» Подумал и сказал: «Передай мой приказ капитану, чтобы выдал все, что возможно из обмундирования, а белье обязательно из НЗ». Из бани людей повели строем: мытые, бритые и одетые. Рота стала неузнаваема, взгляды бойцов потеплели. Стал знакомиться с ротой. По возможности беседовал с каждым бойцом. Узнал, что почти все судимые, на фронт попали из тюрем. Разуверились в добром к себе отношении, поэтому так и опустились. Шоферы – народ занятой. Одни уезжают, другие приезжают, расписания никакого, движение беспрерывное: и ночью, и днем, и в хорошую погоду, и в плохую, по несколько суток без нормального сна и питания. Приедет на рассвете голодный, сердитый, к нему и подойти боязно, да еще и пьян. Но я подходил смело: «А , Петр, приехал! Ну как поездка. Устал. Есть хочешь?» У меня всегда наготове тушенка – консервная банка или колбаса, предложу остатки из бутылки – стопочку водки. В столовую бойцов вожу строем, а как идем мимо штаба – с песнями. Запевал сам, и это им нравилось. Командование довольно. Меня звали не «товарищ сторшина», а «старшой». В роте большая нехватка шоферов, машины простаивают, а фронту очень и очень нужны машины. Шоферы работали круглосуточно, но все равно не успевали перевозить грузы. Командование хлопотало и требовало пополнения. И вот однажды командир роты приказал мне принимать пополнение. Каково же было мое удивление, когда увидел группу девушек в цветастых платьях, кофтах, халатах. Получил на них обмундирование. 18 пар сапог, гимнастерки, пилотки, женские рубашки, шаровары, подворотнички, носовые платочки. Девчата все были из Сибири – из городов Барнаула и Прокопьевска. Приняли они бортовые «Форды». Работали энергично, безотказно, день и ночь. Среди них была эстонка, ее фамилия Конс, крупная, лицо мужское и голос мужской. Мы ее назначили командиром отделения. Одна женщина кубанская казачка, очень красивая, вежливая и ласковая,но очень скромная. На нее наскакивали летчики, да от нее отскакивали, не солоно хлебавши. Она говорила четко и ясно: «У меня есть муж, он командир батареи, я жду конца войны, а ты не цепляйся, а не то я мозги твои выправлю. Сибирячки очень заботливые и дружные, говор частый, твердый, уверенный. Шутить могут, но с ними шутки плохи. У них круговая защита: все за одну, одна за всех. Девчата часто пели и плясали, но и часто скучали, тосковали, плакали. Темперамент у них был очень контрастный: если веселятся, то все, если плачут, то тоже все, - и очень громко, навзрыд. Служить им приходилось очень трудно. Война – не прогулка даже для мужчин. А здесь девушки, почти девчонки. Нужно было привыкать к армейской жизни и дисциплине. К тому же чужая страна, чужие люди, чужой язык и нравы. Далеко от родины и от родных. - 13 – Меня вызывают в штаб. Являюсь. Начальник штаба приказывает немедленно пойти на железнодорожную станцию и принять под команду пленных немцев, чтобы с их помощью очистить полотно железной дороги от завалов. А завалы – это ящики со взрывчаткой и бомбами. Нужно их оттащить от полотна на 50 метров и сложить в штабеля рядами. Я пытаюсь возразить: «Ведь там командует сержант Воробьев и пускай командует». «Воробьева отдаем под суд: пьянствует и до крови избивает пленных немцев. Смотри и ты пленных не трогай. Мы за них отвечаем. Давай! Беги с богом!» Прихожу на рабочее место. Воробьев пьян и матерится на чем свет стоит. Рукава засучены и сердит, как зверь. Отправляю его в штаб. Немцы в количестве ста человек ходят цепочкой друг за другом, к дороге идут порожними, и оттуда несут на спине ящики в 70 килограммов весом и складывают их в штабеля. Посмотрел на немцев – они измотаны, усталые. Дал команду на перерыв: «Перекур 10 минут!» Они поняли. Зашлепали губами, защелкали языками: курить хотят. У меня в кармане махорки целая пачка. Вынул, спрашиваю: «Кому отдать?» Они залопотали по – немецки и указали пальцем на одного немца. Немец рослый, плотный и с хорошей выправкой – офицер, чуть – чуть говорит по – русски. Раздал махорку. Немцы мои развеселились, улыбаются и о чем-то весело разговаривают. А у меня накопилось много пачек махорки: на девчат получаю, а они не берут. Через офицера говорю, что если они хорошо будут работать, то буду делать перерывы на 10 минут после каждого часа работы и давать курить. Немцы действительно работали честно, подгоняли друг друга, а я вроде и не вмешиваюсь. Так я ими командовал пять дней. А под конец случилось одно происшествие. Однажды остановился длинный поезд из платформ, а на платформах много наших раненых солдат. Почти все забинтованы: у кого голова, у кого грудь, у кого рука или нога. И вот эти раненые бойцы узнали, что рядом работают немцы. Что тут началось! Раненые слезали с платформ и давай бить немцев. Били, чем попало: палками, железками, камнями. Немцы мои разбежались, кто куда и попрятались между штабелями. Один солдат бросился на меня и кричит: «Убью. Ты немец или русский. Предатель…! Скрипел зубами. А с платформы кричат: «Бей! Бей всех немцев!» Меня же выручил мой ординарец ефрейтор Василий Васильевич Бурый. Он подбежал, кричит: «Это наш старшина роты, немцы пленные». От меня отцепились. Паровоз подавал гудки для отправки. Раненые поспешили на поезд. На многих платформах были гражданские: старики, дети, женщины, девушки. Это ехали домой освобожденные из концлагерей и из фольварков советские люди, угнанные в Германию в 1941 – 1942 годах. Четыре года они были робами. Эх, если бы вы увидели их счастливые лица, блестящие глаза! А говор, говор! И по - русски, и по – украински, и по – белоруски. Говорили громко без стеснения. - 14 - Ремонтный взвод замучился. День и ночь солдаты ремонтируют машины, а они выходят и выходят из строя. Детали изнашиваются, запчастей нет. Решили послать в Германию за деталями, а может, удастся достать целые моторы. Бои уже шли на территории Восточной Германии. Через три дня вернулись, очень удачно съездили: привезли все, что нужно для машин. Война приближалась к концу. Пленных немцев из Вашкува куда-то увезли, вероятно, в Советский Союз. Но бомбежки усилились. Круглые сутки наши самолеты летают над Берлином. Людей мало, а объем работы большой. Командование узнает о том, что наши войска освободили лагерь военнопленных на территории Германии и оттуда можно взять людей, если , конечно, они согласятся. Приехали туда на четырех «фордиках» и привезли более сотни человек бывших пленных французов. Мы обрадовались: подкрепление хорошее. Подготовили для них прекрасный, на наш взгляд, завтрак: мясные щи, каша, котлеты, хлеба вволю. Они сели за столы и сидят, никто до ложки не дотрагивается. В чем дело? Почему не едят? Объясниться по- французски никто не может, а они по- русски не понимают. Прибыл последний «фордик», в нем приехал один югослав. Он немного владел и русским и французским языками. Звали его Антон. Мы попросили его узнать, почему французы не едят. Антон с ними посюсюкал и сказал, что французы утром не едят ни щи, ни кашу. А могут пить только кофе, какао или чай. Ни первого, ни второго у нас не оказалось, а чая повар Василий, предварительно обидевшись, что его еду не едят, заварил целый котел. Чай тут же был подан французам, а потом их с аэродрома увезли на железнодорожную станцию. Там показали, что делать и как делать. Из вагонов шла как раз разгрузка авиационных бомб. Они удивленно посмотрели на эти бомбы, прошли вдоль эшелона, осмотрели все открытые вагоны, откатили 2 – 3 бомбы и сели. Больше работать не стали. В чем дело? Они говорят: «Время 12 часов, пора обедать».Их повезли обратно на аэродром и там накормили обедом. Ели с аппетитом. Только ложки мелькали. Вечером собрались в кружок и они и мы. Играли на гитаре, а некоторые французы танцевали, дурачились. Я тоже сплясал. А потом они спели французские песни. Спели «Катюшу» на своем языке. Попросили, чтобы мы тоже спели. Я запел: «Вставай страна огромная, Вставай на смертный бой!» Ребята подхватили очень дружно и получилось неплохо. Антон перевел содержание песни. Французы попросили спеть невоенную. Среди нас был сибиряк Кулясов. Высокий, стройный великан, он на голову выше всех в кругу, помкомвзвода ремонтников, а уж автомашину знал, как свои пять пальцев. Вот он запел: «На островах охотник Целый день гуляет, Нет ему счастья, Сам себя ругает». Все вместе подхватили припев, и тоже получилось хорошо. А на другой день командование получило приказ, и пленных французов отправили самолетом в Одессу. - 15 – Еще раз о ефрейторе Василие Васильевиче Буром. Он подружился с польскими ребятами. Как видно, мальчика тянет к мальчикам. Среди них он – герой. Научился их понимать и даже знает польские слова и разговаривает по – польски. Какими –то вещами обменивается. Он их угощает галетами, объясняет им, что он – сын полка. И кроме того, может поехать с любым шофером, куда только захочет. Девчата ему не отказывали, и мужики на бензовозы тоже брали. Только проверяли его, спичек не имеет ли. Один раз мы с бойцами ездили в Германию за запчастями. Были в Варшаве, Лодзи, привезли три мотора. А в роте неблагополучно – ефрейтора отправили в больницу. Случилось вот что. Вася стал украдкой от меня курить с польскими мальчишками. Как-то раз он пошел в город и закурил. Навстречу идет офицер. Вася горящую папироску схватил и в карман. А в кармане был рассыпной порох. Порох вспыхнул в кармане, брюки загорелись. Он испугался и бежать. Офицер увидел это и поспешил ему на помощь. Вася упал. Офицер его схватил и в грязь сунул: на счастье рядом была колонка, а около нее глубокая яма с водой. Вот он туда его и сунул и тем спас. Васю увезли в госпиталь. Я много раз был у него в госпитале. Ожоги были обширные, а Вася мечтал поехать учиться в Суворовское училище. До сего времени не знаю, где он и каким человеком стал. Французов мы проводили 4 мая 1945 года. А 8-го мая по улицам города ходили поляки с флагами, пели песни и очень веселились. Мы о победе не знали и не знали, почему ликуют поляки. Я не спал всю ночь с 8-го на 9-е мая. И только в четыре часа утра прилег и вздремнул. Сквозь сон слышу, как в коридоре гимназии дежурный офицер кричит: «Победа! Победа! Дневальный автороты! Кричи: победа! Поднимай всех людей!». Я вскочил и к дежурному. Он объяснил, что из штаба дивизии звонили: «Конец войне! Победа!» Город, монастырь гимназия зашевелились, как муравейники. Распахивались окна, начали палить из пистолетов, из автоматов, ручных пулеметов. Я тоже выпустил обойму из своего пистолета. Стрельба длилась до обеда. Люди смеялись, обнимали и целовали друг друга, плясали посредине улицы, на тратуарах. Наши солдаты и офицеры смешались с поляками. Долгожданная победа пришла! Демобилизовался я в декабре 1945 года, а домой прибыл в канун нового 1946 года, когда дети разыгрывали новогоднюю елку. В зимние каникулы я был уже на учительской конференции. А 11 января 1946 года вышел в школу на работу. Но это уже тема другого разговора. НЕУТОМИМЫЙ, И – и – ух! – снаряд вражеского миномета врезался в зыбкий прибрежный дерн. Вот еще один. Еще и еще. Одно слово – Орловско- курская дуга. Заухали пушки врага. Задрожал упругий утренний воздух. Застонала земля. Но Николаю Филькину было не страшно. Хотя их было лишь четверо: он сам, его товарищ и два пулемета. Как ничтожен человек в этой бойне кромешного ада. Один осколок и … тебя нет. Всего один. Заработали пулеметы. Они плотно прикрыли доверенный клочок земли. А вокруг ухало, словно в небо опрокидывалась земля. Но не страшно. И вдруг… тишина. Кругом замерло. Четыре месяца пролежал в госпитале старшина пулеметной роты. А потом снова передовая. … Небесследно прошли годы войны для учителя Ивановской начальной школы Николая Павловича Филькина. Контужен. Более чем наполовину утеряно зрение. Сдаться? Замкнуться в собственном мирке? Не таков бывший политрук роты. Большую часть времени он проводил на своем рабочем месте – в школе. Дети уважали учителя. Им нравились рассказы о войне, о доблести воинов. А вечерами его слушали односельчане, которых больше всего интересовали вопросы истории. А однажды заговорили о возникновении села, в котором живут. Спорили долго. Но к общему мнению так и не пришли. И вот тут Николаю Павловичу и пришла мысль заняться краеведческой работой. Не все так просто, как казалось сначала. Было столько вопросов. Начал с малого: почему Ивановку иногда называют Суздалью? За ответом Николай Павлович пошел к старожилам. Рассказывали по-разному. Порой данные были противоречивы. Рассказчиков приходилось сводить вместе. Иногда же след вообще терялся, и исследователь вставал в тупик. Более трех лет с небольшими перерывами распутывал Филькин клубок истории. …Давным – давно отставной генерал Дуров за военные заслуги приобрел право владеть наделом. Он облюбовал этот живописный уголок, где ныне расположена Ивановка. Мордвов, населявших эту территорию, он выселил, а сюда привез русских крепостных крестьян из суздальской земли. Отсюда название – Суздаль. Доказательством тому говор Ивановцев: их акание, что характерно для центральной полосы страны. Наследники Дурова проиграли имение винопромышленникам братьям Красновым. Красновы имели по близлежащим селам множество кабаков. Один из братьев был убит в Суздали. В тот период Поволжье было местом крестьянских восстаний. Грабились и громились кабаки. Иван Салтыков, поверенный Красновых по сбору податей с кабаков , успел собрать деньги, но объявил своим хозяевам, что кабаки разграблены, подати не собраны. Краснов, возмущенный убийством брата, решил продать имение. Имение купил Салтыков на деньги бывших своих хозяев. В годы правления Салтыкова имение преобразилось. Заложен сад. Отстроен двухэтажный барский дом с видом на пруд. Веранда застеклена разноцветным стеклом. В погожие дни барин пил чай на балконе, который выступал над прудом. В пруду плавало множество птицы: утки, гуси, лебеди. В часы особого расположения хозяин из собственных рук кормил лебедей. Салтыков, будучи неравнодушным к славе, решил увековечить свое имя. Он переименовал Суздаль в Ивановку. Вот коротко и все, - закончил свой рассказ Николай Павлович. Спросите любого жителя Ивановки, любого школьника, и он расскажет историю своего села. Она передается из уст в уста, из поколения в поколение. Ее исследователь обыкновенный сельский учитель. Учитель … как знакомо это слово. Самое теплое чувство посвящаем ему. Работает учителем Филькин 34 года. Для истории эта цифра маловата, для биографии человека – огромна. Его бывшие ученики – это нынешние доктора, агрономы, директора совхозов. В пример другим семьям и семья Николая Павловича. Все дети получили или получают образование. Дочь – скрипач, преподаватель музыкальной школы. Старший сын – тракторист , студент – заочник пединститута, второй – рабочий, остальные школьники. Есть что-то особенное во взгляде этого человека. Что? Неутомимость. Юношеский задор. Несмотря на преклонность лет Николай Павлович своим энтузиазмом заряжает односельчан, учеников. Недаром было столько помощников в его краеведческих исканиях. Идут дни, месяцы, годы. Рождаются новые идеи и замыслы. Николай Павлович начинает собирать материал об истории своего села после Октябрьской революции, в период коллективизации. Пройдет немного времени и мы об этом услышим, ведь работоспособности и энтузиазма сельскому учителю не занимать. В Перов. с. Ивановка. НЕ ПОРА ЛИ ОСТЕПЕНИТЬСЯ? В редакцию пришло письмо. В нем сообщается, что в декабре группа учащихся Ново – Камаевской школы вместе с учительницей М,Г, Гоношилкиной во время возвращения из Павловки чуть ли не стала «жертвой злых сил». «Ехали весело, разбирали те пять задач, которые решались на математической олимпиаде, - сообщается в письме. – Но вдруг веселое настроение было нарушено. На нас мчалась что есть силы лошадь. Дети сильно напугались, а правивший лошадью не видел , на кого он направляет свою лошадь. Но, видимо, крик детей он все-таки услышал. Ему стало стыдно перед детьми, которых он чуть не задавил. Это несчастье могло и быть. Кто этот лихой наездник, который «был до того пьян, что еле ворочился язык» и кто автор этого письма? Лошадью правил заведующий Ивановской начальной школой Николай Павлович Филькин. Для нас осталось загадкой, что им руководило, когда он пытался «задавить» людей, и лишь присутствие детей заставило его отказаться от коварного замысла. Предвзятый тон письма, в котором каждый факт был преувеличен, натолкнул нас на размышление: а не кроется ли за этими строками что-то другое, скрытое от нас? Фамилия автора – Гоношилкина М,И, - нам ничего не подсказала. Пришлось ехать в Ивановку, чтобы, прежде чем опубликовать письмо, познакомиться с подробностями данного дела. Разговариваем с ребятами, которые были свидетелями дорожного конфликта. , - Я не заметил, чтобы Николай Павлович был сильно пьян, -говорит один из них. –Из плетенки мы вывалились вместе с ним , так как сани перевернулись на раскате. Знала об этом автор письма? Да, знала. Но все-таки взялась за перо, преследуя какую-то свою, одной ей понятную цель. Все дело в том, что два учителя, два представителя советской интеллигенции каждую малейшую ошибку старается возвести в высшую степень, при удобном случае порочат друг друга. Незаурядную роль посредника между ними играет и учительница Нина Васильевна Мамонова. Что ее заставило взять тайно тетрадь ученика Ивановской школы Коли Галкина и передать ее М,И,Гоношилкиной? Та в свою очередь, отнесла ее в Камаевскую школу, тогда как родители требуют с ребенка утерянную тетрадь. Может быть в этой тетради были ошибки, незамеченные учителем Н,П, Филькиным? Возможно. Если так, то нужно было прийти с этой тетрадью к учителю, указать на недостатки, вынести, наконец, вопрос на обсуждение кустового совещания учителей. Ни того и ни другого сделано не было. Вместо делового, товарищеского подхода, в учительской Камаевской школы начали шептаться, передавать по секрету разные небылицы о Филькине. Фактов непедагогических поступков много. Они мешают работе, оказывают неблагоприятное воздействие на детей. Неприязнь между педагогами растет, что не делает чести ни той ни другой стороне. Страдает же от этого общее дело – воспитание подрастающего поколения. Настала пора, чтобы преподаватели Ново- Камаевской и Ивановской школ собрались вместе и обсудили вопрос о взаимоотношениях своих коллег. Сплоченный учительский коллектив – это первое из условий, способствующее правильному воспитанию молодежи. Разнообразить тематику лекций. Более тридцати лет я работаю учителем. За это время мне много приходилось выступать перед населением с лекциями, докладами, проводить беседы на различные темы о международной и внутренней жизни СССР, освещать вопросы хозяйственной, производственной деятельности колхоза, рассказывать о передовых методах работы отдельных колхозников, бригад. К лекциям и беседам я всегда готовился тщательно. Стремился увязать вопросы, освещаемые в докладах, с местным материалом. Однако иногда присутствующие слушали меня невнимательно , отвлекались. И мне всегда казалось, что я неумело излагаю материал, не могу привлечь внимание присутствующих. Но- видимому, не в том, что я плохо излагаю материал, а в том, что мало разнообразил тематику лекций, докладов и бесед. И действительно, очень редко мы поднимаем вопрсы быта, поведения людей в обществе, мало показываем нового человека. Недавно мне пришлось выступать в сельской библиотеке с лекцией «Любовь, брак и семья». Послушать эту лекцию пришло очень много молодежи: юношей и девушек. Были и пожилые мужчины и женщины. Как и раньше, я волновался: сумею ли заинтересовать присутствующих, сумею ли донести до них содержание лекции, внимательны ли будут слушатели. Эти вопросы беспокоили меня. Но мои опасения были напрасны. Лекция прошла успешно. Она была рассчитана на 40 минут, а фактически длилась один час двадцать минут. В зале была абсолютная тишина. А если кто и пытался обмолвиться своими впечатлениями с товарищами, то рядом сидящий просил их не мешать слушать. После лекции мне очень много было задано вопросов. Задавали их и молодежь, и старшие. – А сколько раз можно влюбиться? Можно ли любить по-настоящему в разлуке? Есть ли разница между привычкой и любовью? Как должна вести себя девушка с парнем, которого она любит? и другие. Отвечая на эти вопросы, я привел высказывания великих русских писателей: Л,Н, Толстого, А,М, Горького, М,А, Шолохова и других, посоветовал почитать самим некоторые произведения Чернышевского, Грибоедова, Тургенева. Идя домой, я сказал себе: - сегодня лекция удалась. Но почему удалась? – думал я. Ведь я всегда к любой лекции готовился тщательно. А удалась она потому, что тема лекции для жителей села была новой. В ней рассказывалось о тех вопросах, с которыми часто приходится сталкиваться в жизни. В этой статье я не хочу сказать, чтобы мы меньше читали лекций по вопросам международной жизни, по вопросам производственной работы, а о том, чтобы лекторские объединения шире разнообразили тематику лекций и докладов, больше поднимали вопросов быта, культуры, больше рассказывали о новом человеке, человеке коммунистического завтра. Мне хотелось, чтобы руководители лекторских групп, сами лекторы, докладчики, агитаторы высказали свои мнения по этому вопросу на страницах газеты. Н, Филькин. Заведующий Ивановской начальной ш ПОДВЕЛИ СВОЯКИ, Когда бывший председатель Октябрьского сельского Совета П,И, Паршин предложил Михаилу Мамонову (надо заметить, что они свояки) построить кинобудку в селе Ивановке , он охотно согласился. - Будку соорудить – не дворец построить, - сказал он свояку. – Главный вопрос в цене. - В цене не постоим, - заверил его Паршин, - была бы будка. Недолго длился разговор между свояками. Хлопнув по рукам, закрепив договор магарычем, каждый из них приступил к делу. Один – будку строить, другой – деньги выплачивать. За сколько они порядились – никто толком не знал. Да и знать не хотели, была бы будка. Обрадовались жители села Ивановки, когда увидели рекламу, извещавшую о демонстрировании кинокартины. Но радость была недолгой. Не простояв и года, кинобудка рухнула. Плакали сотни рублей, положенные не в меру щедрой рукой Паршина в карман своего родственника, а жители Ивановки снова не могут смотреть кинофильмы. «Прожектор»надеется, что Октябрьский сельский Совет построит новую кинобудку, но … Только не за счет государственных средств, а привлечет к этому делу Мамонова и Паршина. Ф. Николаев. ЕСТЬ ПОВСЮДУ ХОРОШИЕ ЛЮДИ. Мне 68 лет Я ветеран Великой Отечественной войны, инвалид 2 группы. Нередко за свою жизнь мне приходилось обращаться за помощью к врачам, и я искренне благодарен им за то, что они для меня сделали. В трудную минуту люди в белых халатах всегда были рядом. Но сегодня я хочу рассказать не о себе. Моя дочь, Ольга Николаевна Турбина, живет в селе Раштановка. Ей предстояли роды. В Павловской больнице в это время гинеколога не оказалось, и ее отправили в Николаевскую районную больницу. Роды были трудными, но николаевские врачи сделали все возможное: спасли и мать и двух сыновей. Казалось, все хорошо. Но через два дня детям стало плохо, они погибали. Все врачи встали на спасение малюток. Срочно нужна была кровь соответствующей группы. Объявили об этом по радио несколько раз. Время тянулось – каждая минута казалась вечностью. Врачи волнуются, родственники переживают. Сквозь большие окна слышно, как на улице шумит проливной дождь. Ночь – ни зги не видно. И вот открываются двери, входит военный . Потом мы узнали, что его зовут Михаил Васильевич Чинякин – работает в райвоенкомате. Он предложил свою кровь новорожденным -Пусть малыши растут на радость родителям, - сказал он. Вырастут и станут защитниками Родины. Только люди нашего общества могут совершать такие бескорыстные поступки и ничего не требовать взамен. Свою кровь отдала и врач Маргарита Николаевна Платова. Много заботы, умения и знаний приложила в спасении роженицы и детей главный гинеколог Халимя Исмаиловна Калимуллина, акушерки В.П. Чичканова и В.И. Щеголева, Л.П. Ермакова и другие работники больницы. Откликнулись на нашу беду совсем незнакомые люди М.В. Голованова и Л.В. Канайкина, которые тоже дали свою кровь детям. Мы с женой склоняем свои седые головы перед всеми, кто протянул руку помощи маленьким гражданам страны Советов. Да и вся наша огромная семья (у нас четыре сына и три дочери, много внучат)сердечно благодарит всех за чуткость и отзывчивость. Н. Филькин. (Газета «Маяк Коммунизма» от 2 декабря 1978 года) Праздники религиозные – дела курьезные. Фельетон. П.Ф. Анохин тяжело дышал и видел: разверзлось небо и спустился на землю архангел. Встали перед страшным судом живые и мертвые. Стоит и Павел Федорович. Ищет глазами односельчан – не найдет. Покойники в белых саванах. У каждого в руках березовые веники. Видно, и на том свете парятся, не зря кладут их в гроб умершим, подумал Анохин. Наконец, он увидел свою жену. Ее утомленный взгляд поразил его. Устала, наверное, бедняжка: всю ночь не спала, к празднику готовилась, заключил Павел Федорович. Земля дрожала. Из нее выходили все новые покойники. Страх сковал Павла Федоровича. До сих пор не возьму себе в толк, где же учительница Мария Ивановна Пискунова. Вчера она тоже думала повеселиться на троице. Он увидел ее впереди себя, хотел дотянуться до нее, да раздумал ( перед всевышнем нетактично размахивать руками ). - Неплохо готовились к празднику. Вон сколько в сумке пирогов у нее, - заметил Анохин. – Как это моя супруга не догадалась прихватить съестного. Ведь есть и пить захочется. Золотистые, как и на иконах, крылья архангела сверкнули на солнце, приблизились к Анохину. Вот оно, начинается, страшное судилище, подумал он. - А что это ты, раб мой, черта тешишь, в посты выпиваешь, а на святые праздники в рот не хочешь взять и глотка жгучей влаги, - послышался трубный голос. На лбу Павла Федоровича выступил пот, все задрожало, поплыло перед глазами, и он проснулся. В носу защекотало запахом сдоби. Жена хлопотала у печки. Напуганный сном, Анохин облегченно вздохнул: быть широкому гулянью. - Пойду- ка схожу к Марии Ивановне, поговорю о празднике, спрошу кого – нибудь, что предвещает сон, - решил он и встал с постели. … Природа благоухала. В кустах сирени расположилась компания. Павел Федорович выпил одну рюмку, другую. От третьей кто-то хотел отказаться. - Бог троицу любит, выпивай, - проговорил он заплетающимся языком. Анохин вспомнил сон, потянулся за четвертой, пятой стопкой. Желая угодить богу, хотел принять еще рюмочку, но потерял рассудок, ударил кулаком человека. В драку встряла Пискунова. Ребятишки свистели, подзадоривали пьяную учительницу. Мария Ивановна не слушала ничьих уговоров, кричала, била. Осколки разбитых бутылок, рюмок, помятые консервные банки в саду напоминают, что здесь отмечали святую троицу Анохин и Пискунова. За недостойное поведение их осудил общественный суд. И правильно поступили жители Ивановки. Удивляет только отношение ко всему этому работников районо. На неблаговидный поступок они закрывают глаза. А ведь факт нехорошего поведения учителей не первый. Непонятно, почему парторганизация третьего отделения совхоза снисходительно относится к коммунисту Анохину. Ф.Ильин. С камнем за пазухой. Фельетон. С каких-то пор у продавца Ивановского сельмага Константина Прокофьевича Михайлова появилась странная «болезнь» - его ладони испытывали алчный зуд при виде зеленых, желтых, синих бумажек и звонких монет. Незабываемый образ Остапа Бендера из «Золотого теленка» вдохновляя Константина Прокофьевича, и его изобретательный ум мгновенно сплетал сеть различных комбинаций и махинаций. «На это накину ка пару копеечек в счет гужтранспорта». «Стоит ли этот товар продавать по сниженной цене, лучше уж продам по старой, авось пройдет» - рассуждал делец. И порой проходило. Но льготному житью рвавшегося к наживе продавца очень мешали его односельчане и в первую очередь его бывший учитель Николай Павлович Филькин, который и теперь учил его жить честно. Как член лавочной комиссии и коммунист, Николай Павлович не мог мириться с темными делишками в магазине и открыто выразил свое недовольство по этому поводу на партсобрании. Мрачный шагал Михайлов домой, голове тесно было от мыслей, которые все сводились к одной: «Отомстить, сжить, растоптать». Но как подкопаться под человека, 36 лет своей жизни отдавшего делу воспитания детей? Как оскорбить искалеченного войной солдата? И бывший ученик, как бы невзначай, ронял злопыхательства: «Проплясал всю войну под гармошку», «Все равно тебе здесь не работать» … Но не работать все-таки пришлось Константину Прокофьевичу. Раскусили – таки гнилой орешек. Неудавшийся Остап Бендер идет ва-банк. К тому же еще его братец Петр растаскивает школьное имущество. Избавляясь от позорного суда, им приходится платить 15 рублей для возмещения убытка. «Убрать Филькина», - взывает Михайлов. Ему же вторит свояченица Евдокия Павловна Нуряева и Василий Федорович Кожевников, сын которого вместе с Петром взламывали школьные шкафы, а когда- то был уличен Николаем Павловичем в краже водки из райсоюзского грузовика. Василий Федорович под пьяным угаром даже вламывается в дом учителя, пытается учинить драку, грозится «зарубить». И вот «армада обиженных» начинает подготавливать контр удар. Под пространственным посланием в районо и редакцию подписываются Михайлов и Нуряевы. Для внушительства кто-то расписывается и вместо Нуряева Александра Федоровича. «Филькин рукоприкладствует, не проверяет тетрадей учащихся», - вопят строчки письма. Идем домой к якобы «избитой» ученице. «Впервые слышим», - заявляют родители. Девочка тоже не припоминает, чтобы Николай Павлович с нею грубо обращался. А в письме черным по белому значится: «Эти факты вам могут подтвердить родители Л.». Что это – «описка или самонадеянность на то, что опять «проскочит»? В доме у Михайловых мы застали одних ребятишек. Невольно возникает вопрос: может дети Константина Ппркофьевича плохо учатся и отсюда вся несуразица. Спрашиваем третьеклассницу: - Как учишься? - На 4 и 5, скромно говорит она. Листаем тетради, все работы проверены и оценены. Интересуемся, есть ли у нее старые тетради. Есть две, но их мама спрятала, - отвечает девочка Свой основной козырь - две измятые затасканные тетради – мать девочки достает из- под прилавка: она, оказывается, работает в магазине. Уж не хочет ли она доказать, что «тетради не проверяются на протяжении всего второго полугодия 1966 года», как говорится в письме. Из акта проверки Ивановской школы от 7 октября 1966 года читаем: «…работы проверены все». Утрированы в письме и события родительского собрания, о чем свидетельствует документ – протокол родительского собрания. Говорят, что по кривой дорожке вилять – пути не видать. А есть иные, что и назад не оглядываются, забывая все доброе и хорошее, сделанное для них. Подумай об этом хорошенько, Константин Прокофьевич. Н. Тернин. с. Ивановка. (Газета от 23 декабря 1966 года.) БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ. Большой, стройный лес растет около деревни Ивановка. Много в нем хороших и примечательных мест. Красивые и живописные поляны перемежаются с вековыми хвойными и лиственными деревьями, создают особую природную красоту в любое время года. И каждая поляна имеет свое название: «Еремино», «Новь», «Колесово» и другие. Но эти ныне красивые места остались нам в наследство, как памятники тяжелого прошлого. Когда-то они обильно поливались потом и слезами наших отцов и дедов. До Октябрьской революции вся лучшая земля, леса, луга и водоемы в нашей деревне принадлежали помещику Салтыкову. Бедные, безземельные крестьяне вынуждены были арендовать землю у помещика или углубляться в леса и корчевать вековые деревья, чтобы иметь хоть клочок собственной земли. Тяжел и непосилен был труд на корчевке леса. Ведь корчевать приходилось только топором да простой лопатой. Сколько пота было пролито крестьянами, сколько загублено хороших жизней. Поэтому названия полян до сих пор живут и в памяти народа. Нищета, голод подстерегали крестьянина на каждом шагу. Если у некоторых и была лошаденка, то не было корма. Крестьянин вынужден был круглый год батрачить на помещика, обрабатывать гн его землю, получая за свой труд гроши. Деревня хоть и была в лесу, но жители не знали, что такое двухкомнатный дом, не видно было тесовой крыши. Жалкие лачужки, покрытые бурьяном или камышом, теснились возле хорошей помещичьей усадьбы. В деревне не было школы, больницы. Крестьянские дети, как и их отцы, росли неграмотными, забитыми и бесправными. Помещик и деревенские богатеи убивали в людях все хорошее, справедливое, строго придерживались установленному ими же закону: «Человек человеку волк». Но терпению трудового народа пришел конец. В 1917 году рабочие и крестьяне пол руководством Коммунистической партии сбросили гнет помещиков, взяли власть в свои руки и стали хозяевами своей страны, всех ее богатств. За годы советской власти много произошло хороших изменений в жизни народа. Он стал полноправным гражданином своей Родины. Изменилось за эти годы и наше село, изменились люди, их жизнь и отношения между ними. Мне хочется на страницах газеты рассказать об одной трудовой семье, о тех изменениях, которые произошли в жизни людей. Глава этой семьи Афанасий Федорович Резаков в детстве вместе со своим отцом корчевал вековые деревья, деревянной сохой пахал клочки своей земли, работал и у помещика. Но сколько бы они не трудились с отцом, в семье всегда был недостаток. Только при Советской власти их хозяйство стало укрепляться. В годы коллективизации Афанасий Федорович вместе со своей женой Пелагеей без колебаний вступил в колхоз. В 1931 году правление колхоза направило его на курсы ветеринарных работников. Крепко полюбил свою работу Афанасий и немало приносил пользы общественному хозяйству. Работая в колхозе, Афанасий и Пелагея познали счастливую трудовую жизнь и семейную радость. В семье появились маленькие дети. Но теперь они не обременяли родителей. Достаток приходил в их дом с каждым днем. Обеспеченно и радостно зажили Резаковы. Но вот вспыхнула вторая мировая война. Она прервала счастливую и радостную жизнь молодой семьи. Афанасий ушел на фронт, а в 1942 году семья получила извещение о смерти мужа и отца. Пелагея осталась одна с шестерыми малышами. Долго она переживала утрату мужа. Она боялась, что у нее не хватит сил воспитать их. Но чувство долга за сохранение любимых крошек придавало ей силы. Она стала упорно трудиться. Потеряв мужа, Пелагея не осталась одна, как ей думалось вначале. На помощь к ней пришло государство, колхоз, все колхозники. Они оказали ей большую помощь в воспитании детей. - Что было бы со мной и моими детьми, если бы не эта народная власть и отцовская забота государства. Находились бы нищими, голодными. Никогда им не пришлось бы выбиться в люди, - говорит Пелагея, - когда разговор заходит о трудовых военных годах. Сейчас в семью Резаковых вновь пришло счастье. Все дети выросли и имеют хорошее образование и специальности. Старший сын Иван окончил ремесленное училище и работает плотником. Его руками построено много хороших животноводческих помещений. Второй сын Алексей, также окончил ремесленное училище и ста столяром. А вернувшись из Советской Армии, сел за руль автомашины. Константин стал механизатором. По зову партии он выехал трудиться на целинные земли. Дочь Анна вышла замуж и живет хорошо. Она уже воспитывает детей. Младшие братья тоже работают шоферами. Все дети у Пелагеи деловые, трудолюбивые. Они часто радуют мать своими трудовыми успехами и хорошими отзывами старших товарищей и односельчан. Пелагея Максимовна и сама любит трудиться. Ей немного осталось до пенсии, но ее каждый день можно видеть на производстве. - Да и как не трудиться, - говорит Пелагея Максимовна. – Ведь сейчас мы трудимся на себя, а не на помещика Салтыкова. Наш труд хорошо оплачивается. Он является делом чести, доблести и геройства. Право на труд закреплено нашей Советской Конституцией. Так за годы Советской власти изменился облик наших сел и городов, наших советских людей. Сейчас в селе Ивановка у каждого рабочего двухкомнатный дом. В селе не видно теперь соломенных крыш. Дети рабочих обучаются в школе. Для тружеников построена сельская библиотека, регулярно демонстрируются кинокартины. Да разве перечислишь все то, что дала нам партия и Советская власть. Н.Филькин. Село Ивановка.