Боевой путь ветерана 17 июня 1922г. – родился в селе Лозоватка Криворожского района, Днепропетровской области в семье крестьян – землепашцев. 1933г. – раскулачили отца, забрали в тюрьму, в стране начался голод, сестёр Машу, Надю и брата Стёпу сдали в приют, через 4 месяца отца выпустили. 1938г. – в стране начались массовые сталинские репрессии, отца забрали в тюрьму, где он подвергался жестоким пыткам, вследствии чего он потерял слух и сильно подорвал здоровье. 1938г. – окончил 8 классов и поступил в Обиточенский (Эрастовский) агрозоо техникум, где проучился до 1940 года, заболел туберкулёзом. 1939г. – вступил в комсомол. декабрь 1940 г. – поступил в Одесское пехотное училище им. К.Е.Ворошилова. 22 июня 1941 г. – началась Великая Отечественная война, участие в боях в составе училища на Юго – Западном фронте. 29 июня 1941 г. – легко ранен. 12 сентября 1941 г. – легко ранен. сентябрь 1941 г. - училище снято с фронта и отправлено в г.Уральск для продолжения учёбы (ускоренный курс). 12 декабря 1941 г. – выпуск из училища, воинского звания присвоено не было, участие в боях в 57 ударной бригаде 2 ударной армии – помощником командира стрелкового взвода. 8 января 1942 г. - легко ранен под станцией Чудово, Волховский фронт. 2 февраля 1942 г. – ранение в голову, одновременно заболел туберкулёзом, эвакуирован в госпиталь в г. Боровичи, затем в г. Иваново. май 1942 г. - выздоровел, направлен в нестроевой батальон в г. Калинин. май 1942 г. – направлен на курсы мл. лейтенантов в г. Калинин, писарем. июль 1942 г. – подал рапорт о зачислении на курсы мл. лейтенантов, стал курсантом (ускоренный курс). 7 декабря 1942 г. – присвоено звание МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ, направлен в 78 сталинскую стрелковую бригаду красноярцев – сибиряков на должность ПНШ-2 стрелкового батальона. 4 февраля 1943 г. – присвоено звание ЛЕЙТЕНАНТ – 41 армия. март 1943 г. – участие в боях на Западном фронте. 14 апреля 1943 г. – присвоено звание СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ – 22 армия. май 1943 г. – бригада сосредоточена в г. Гжатске для переформирования в 65 гвардейскую стрелковую дивизию, был назначен ПНШ по разведке 257 гвардейского полка. 10 августа 1943 г. - легко ранен под Ельней - Западный фронт. 18 августа 1943 г. – награждён орденом КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ - 65 гвардейская стрелковая дивизия. декабрь 1943 г. – назначен ПНШ-1 в этом же полку. январь 1944 г. – участие в боях в составе 2 Прибалтийского фронта. 5 февраля 1944 г. – ранен в правое плечо под ст. Маево, в районе Великих Лук, отправлен в госпиталь на станции Максатиха. 30 марта 1944 г. – выздоровел, отправлен в часть с отдыхом на 10 суток, вернулся в 254 стрелковый полк им. А.Матросова 56 гвардейской стрелковой дивизии, назначен на должность ПНШ-1. апрель 1944 г. – получил письмо от матери и сестёр, узнал их местонахождение, поехал в отпуск на Украину по семейным обстоятельствам. май 1944 г. – принят членом ВКП (б) политотделом 56 гвардейской стрелковой дивизии. 20 августа 1944 г. – награждён орденом ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 2 степени – 10 гвардейская армия. 31 августа 1944 г. – присвоено звание КАПИТАН – 2 Прибалтийский фронт. апрель 1945 г. – назначен на должность ПНО-1 в 56 гвардейской стрелковой дивизии. 9 мая 1945 г. – награждён медалью ЗА ПОБЕДУ НАД ГЕРМАНИЕЙ, закончил войну в западной части Латвии – Курляндии. 6 июня 1945 г. – назначен пом. начальника штаба по оперативной работе 256 гвардейского стрелкового полка 56 гвардейской СД – Ленинградский ВО. 15 февраля 1946 г. – откомандирован в распоряжение начальника офицерской школы штабов в г. Арзамасе. 5 марта 1946 г. – откомандирован в школу штаб службы. 22 июня 1946 г. – назначен адъютантом стр. батальона 197 гв. стр. полка 64 гвардейской СД Ленинградский ВО Карельский перешеек, станция Саккола. февраль 1948 - награждён медалью 30 лет СА и ВМФ. 6 августа 1948 г. - назначен старшим адъютантом 2 стр. батальона 1060 СП 264 УССД на острове Сахалин. 28 марта 1949 г. – присвоено звание МАЙОР. 6 октября 1949 г. – назначен командиром стрелкового батальона 1058 СП 264 СД. 15 ноября 1950 г. – награждён медалью ЗА БОЕВЫЕ ЗАСЛУГИ. 7 декабря 1951 г. – присвоено звание ПОДПОЛКОВНИК. 27 сентября 1952 г. – поступил в военную академию им. М.В.Фрунзе в Москве на основной факультет. 30 апреля 1954 г. – награждён орденом КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ. 14 сентября 1954 г. – присутствовал на учениях при испытании АТОМНОЙ БОМБЫ недалеко от г. Куйбышев на полигоне Южно-Уральского Военного Округа, после чего серьёзно заболел. 1955 г. – стажировка в должности заместителя командира полка – 132 гв. полк. 31 октября 1955 г. – закончил военную академию им. М.В.Фрунзе в Москве. 22 ноября 1955 г. – назначен зам. командира полка 103 СП 85 стрелковой Павловской Краснознамённой дивизии, СибВО в г. Новосибирске. 1957 г. – награждён медалью ЗА ОСВОЕНИЕ ЦЕЛИННЫХ ЗЕМЕЛЬ. 26 мая 1957 г. - назначен зам. командира полка 108 МСП 85 СД, СибВО. 10 апреля 1957 г. – сборы при Омском Краснознамённом высшем общевойсковом командном училище им. М.В.Фрунзе. 1 ноября 1958 г. – назначен начальником военно-научного и редакционно-издательского отдела Омского Краснознамённого высшего общевойскового командного училища им. М.В.Фрунзе. 3 октября 1959 г. – присвоено звание ПОЛКОВНИК. февраль 1961 г. – награждён медалью ЗА БЕЗУПРЕЧНУЮ СЛУЖБУ 1 степени. 16 февраля 1962 г. – вследствие болезни назначен начальником штаба, заместителем начальника ГО г. Новокузнецка. 23 июля 1962 г. – умер после долгой и продолжительной болезни (рака желудка) лечили от воспаления лёгких, диагноз был поставлен неверный…. Захоронен в г. Новокузнецке. Любимой моей Аллочке посвящаю. (ИСТОРИЯ СЕМЬИ СУГАНЯК) Записано Суганяк Марией Петровной Вместо предисловия. Ты очень хотела, чтобы я хоть немного написала о наших дедов-прадедов, интересуешься, какого мы рода - племени. Спасибо тебе за это. Каждая цивилизованная, культурный человек должен знать о своих корнях, но мы так мало о нем заботились. Это наша вина, а, может, и не вина? С нас было сделано стадо. Уничтожая наш мозг интеллигенцию, эту череду гнали, куда хотели, делали из нас что хотели, оставив без своего языка, культуры. Хотели уничтожить, но не уничтожили. Наши деды, отцы наши работали ради куска хлеба, и обычаи свои народные хранили, некоторые крохи которых передали и нам. Я очень благодарна тебе, девочка моя хорошая, умница моя. Непосредственно тебе это посвящаю. Даже не детям родным, а тебе, потому, что выделяю тебя среди всех племянников и племянниц. Ты заинтересовалась нашим родом (думаю, от всего сердца), спасибо тебе за это. Я кратко, что помню, постараюсь написать. Советую тебе также хоть кратко собрать воспоминания о предках по отцовской линии, среди которых много очень интересных людей, да и биография твоего папы - не из легких и простых. О вроде облаков, плывущие мысли. Воспоминания, воспоминания ... Как жаль и что, пока мама была жива, я не расспросила не записала о наших корнях, о жизни, которая выпала на долю ее с отцом, а также их родителей. В водовороте ежедневной жизни не было хотя бы минутки остановиться, вспомнить прошлое. Труд, труд, труд - всю жизнь наших добрых родителей, и идет любовь к людям - честных, разумных, работящих, и никакого зла к тем, кто столько нанес бедствия этой большой, доброй, трудолюбивой семье, в которой малейшая крошка хлеба заработанная тяжким трудом и уважаема, как самый больший клад. Отец ... Святое слово. Вспоминаю его с болью в сердце. Он всегда перед глазами нашими то: всегда печален, умный, с золотыми руками, умевшие все делать, то суровый, но добрый. Всего он был озабочен: как прокормить семью, одеть, дать детям образование. И очень он хотел, чтобы дети вышли в люди, чтобы были человечными и разумными, чтобы уважали старших и очень заботился о том, чтобы мы дружили и уважали маму. Он просил нас, чтобы мы ценили Мамин труд, чтобы делали все так, как Мама. Даже прическу мы делали такую, как у Мамы. Дорогой наш отец, может, не совсем мы выполнили твой завет, ты прости нас, но мы вобрали в себя все лучшее, что ты нам давал, пронесли его через всю жизнь и тебе не стыдно было бы за нас. Что он видел в своей жизни, такой короткой и тяжелой? Родители его были крестьяне. Жили в селе Лозоватка. Они рано умерли, и маленький Петр остался сиротой. Жил у брата Павла, старше его на 15 лет. Павел к тому времени был женат и имел 5 своих детей. Так и воспитывался наш будущий папа: летом с Павлом работал в поле, а зимой ухаживал за скотом. Работал много, а хорошего слова, ласки никогда не видел, не было и доброй одежды, а уж и подрос, стал юношей. Вечером, бывало, собираются ребята, танцуют, поют, а ему и выйти погулять не в чем. А из себя был видный, стройный, высокий, красивый, да еще и добрый, работящий. И понравилась ему хорошенькая Галя Остапенко - такая веселая, певучая. На вечеринки приходила в красивом, богатом наряде. Ребята за ней ухаживали, сватов засылали, и она только смеялась над ними, и все они получали от нее тыквы. А как же ему, бедному, сказать Гале о своей любви? Она из богатой, большой семьи. Он ей не ровня. А вдруг и ему тыкву выкатит? Он, хоть и бедный, и чувство достоинства имел. Но он любил, любил искренне. И это чувство победило. Отважился, признался Гали. Сказал, что не отступится, что никто так любить ее не будет. Но Галя на этом смеялась: «От тебя навозом воняет» А он ей: "Я к тебе сватов пришлю". А в ответ - опять смех. Решил. Прислал сватов. Галя - нет. Но родители любили Петра, им казалось, что лучшего зятя им не найти, поэтому очень хотели, чтобы Галя пошла за него. Уговорили. Особенно уговаривала Галя, старшая сестра, Ганка, и сквозь слезы подала Галя Петру платок, повязала полотенца. Повенчались. Как он ее любил! Сколько было надежд: построить большой, светлый дом, хозяйничать, иметь хороших детей. Ведь и приданое хорошее дали Гали: пару лошадей, корову. А пока ... Привез он свою Галю домой, т.е. в семью брата, у которого старшие дочери были в таком же возрасте, как Галя. И Галя краше от них всех, та же Оксана, жена дяди Павла, такая маленькая, тощая, да еще и сгорбленная. Невзлюбила невестку. Мужчины в поле, а женщины - дома, возятся в хозяйстве. Хотя Галя и из богатой семьи, но в работе была ловкая, всё умела делать, и делала весело и быстро. Да разве можно угодить Оксане? - Все не так, всё ее раздражает. Тяжело девушке после счастливой жизни у родителей оказаться в таком пренебрежительном отношении. И еще золовки не лучше, чем мать, и охотно издевались над Галей. Однажды месила Галя тесто в кадке, и так красиво и скоро всё происходило, что даже Оксана залюбовалась. Потом не удержалась от зависти и злости, схватила нож и полоснула по маминой руке. Хлынула кровь. Галя быстро зажала рану, со слезами и стонами побежала к родителям. Её мама бросилась к ней, промыла и завязала рану, а отец (наш дед) молча вышел, запряг лошадей, поехал к сватам и забрал мамины вещи, сказав, что не для того растил дочку, чтобы её кто обижал. Когда приехал папа со Степой, его все это очень поразило, и он решил отделиться, строить дом и хозяйничать самим. Построились в Лозоватке. И завертелась революция, а за ней гражданская война. Шли годы 1917-1920. Почти каждый день проходили банды: и белые, и красные, и анархисты, кого только не было. И все убивали, и все грабили. Так, маминого дядю убили через окно. На развалинах царской империи на Украине был создан Центральный Совет. На 1 Всероссийском съезде Советов была провозглашена Украинская Народная Республика. Наконец сбылось! Сотни лет ждали на это? Ждали: Украина будет государством, трудящийся ее народ может работать и умом не обделен, построит счастливую страну. Если бы так случилось, Россию, которая стала советской, это не нравилось, ей был нужен украинский хлеб, уголь, руда. Коварный, хитрый ход: сначала совнарком, что в Петербурге, признал независимость Украины, а затем объявил войну молодой Украинской Республике. Под командованием царского генерала Муравьева (который перешел на сторону большевиков), затопили в крови Украину, был разогнана Центральная Рада, шла кровавая гражданская война. Крестьяне Украины не поддерживали большевиков, были на стороне Центральной Рады. Но когда Центральная Рада была вынуждена пригласить на помощь немцев, а те тоже начали грабить, расстреливать, то бедный крестьянин изменил свое отношение к власти. А произвол немцев не обошёл и родителей. Чтобы крестьяне выдавали партизан, немцы брали заложников. Забрали и маму. Рассказывала мама, что оборвали на ней рубашку, и так, полуголую, повели через всю деревню в комендатуру. Рядом с ней вели еще и старенького деда. Ганна плачет, а дедушка успокаивает: «Не плачь, дитя, что поделаешь, надо терпеть». Папа в то время скрывался с мужчинами на чердаке и видел, как вели по улице маму. Чуть не крикнул, и хлопцы и зажали ему рот. Бросили немцы маму в погреб, где было еще около З0 человек. Потом бабушка (мамина мама) прибежала к немецкому офицеру, умоляла, чтобы маму отпустили. Не выдержал офицер, приказал привести. Глянул на нее, а она молоденькая (13 лет) и вся трясется. Отпустил. С тех пор у мамы всю жизнь болело сердце. А всех заложников, тогда расстреляли... Маминого отца тоже забрали и так избили шомполами, что тело от костей отстало. Принесли его домой и он на другой день скончался. Не перенесла этого наша бабуся и через некоторое время тоже умерла. Большевики пришли на Украину победителями, их крестьянин поддержал тем, что было обещано волю, землю, мир. Итак, учреждалась Советская власть. Дали крестьянам землю. И родители взяли. Эта земля некогда была помещичья, был большой сад и пруд. Сады вырубались, а пни, оставшиеся выкорчевали. Крестьяне поставили там дом и назвали ту деревню «Пеньки», а впоследствии - Новоивановка. Дружно взялись за работу. Была мысль сначала построить дом под соломенной крышей и временно там пожить, пока построят большой, светлый дом под черепицей. Так и сделали: построили (жили в ней) небольшую хатку, а строили большую, красивую, с большими окнами. Покрыли черепицей. Выкопали колодец, посадили сад. Работали много и тяжело. Когда копали колодец, мама застудила ноги, тяжело заболела. Врачи были бессильны вылечить, и спасибо, подсказали добрые люди, и папа повез маму к народному врачу, он маму спас: в больших пальцах проколол вены и спустил простуженную кровь (так мама рассказывала). Маме стало лучше. Жизнь начинала налаживаться. Хоть и работали много и в поле, и дома, возле скотины, все же был и хлеб, и к хлебу. Родились дети: в 1922-м Вася, в 1925-м Вера, потом я, в 1928-м Стёпа, в 1929-м Надя. Семья большая, пятеро детей, и нужды не знали. Особенно мне запомнились мамины наряды: очень красивые большие платки шерстяные с большими кистями - красный, зеленый, синий, а по полю платков - очень красивые красочные цветы. Очень были хорошие юбки из тонкой шерсти, широкие, а внизу по краю пришиты шерстяные щеточки. Еще были красивые кофты плисовые с узким рукавом, вокруг шеи стойка, украшенные кружевом, а цвет - черный, темно вишневый. Очень хорошие. И некогда было за работой одевать, разве что в святки, и их так было мало. А потом... Это будет дальше. Это были самые счастливые дни наших родителей - с 1922 по 1329 года, хоть и прошли они в рабском труде. Помню, я маленькой еще была, приезжал к нам в гости в Новоивановку дядя Степан, мамин брат, с тетей Анной и детьми. В воз были запряжены пара хороших лошадей. А родители уже перебрались в новый дом. Радушно встречали гостей, а мы, дети, тем более были рады, потому что дядя привез гостинцев, меда. Почему это так запомнилось? Да потому, что больше в нашей семейной жизни не было таких счастливых дней. Это запомнилось, как отец брал меня, маленькую, на колени и так ласково говорил. «Малюса маленькая». Мне было очень приятно и запомнилось на всю жизнь. Тогда мне было около 4-х лет, так как, помню, была уже маленькая Надя, ей было 6 месяцев, и я запомнила, что она в это время спала и во сне усмехалась. Так пролетели годы НЭПа, самые счастливые годы украинского крестьянина за период советской власти. Началась коллективизация. В селе появились активисты комсомольцы и коммунисты из «бедноты»: работать не хотели, а хотели жить хорошо, не надрывая жил. Сельчане в колхоз идти не хотели, все ждали, может, прекратится все. Нет. До своих, местных активистов, приехавших еще из города на подмогу, и началось. Одетые в черные кожаные пальто, они пошли по дворам, гнали в колхоз. А кто не хотел, того можно было и побить, и грубой бранью покрыть, - для них никакие законы не действовали, всё им было можно. Государство гуськом планы на сдачу хлеба присылала, а хлеба уже не было. Даже тот, что был заготовлен на посев - все забрали «в закрома родины». Это был 1932 год. У наших родителей тоже был заготовлен на зиму хлеб, потому что не сидели, сложа руки. К зиме были заготовлены все: и хлеб, и фураж для скотины, и овощи. С государством расплатились. Наступила осень, а с ней - новые налоги. Когда уже было нечего сдавать, пошли по дворам, и к родителям, конечно, посетили, «России славные сыны». Они не смотрели, что в доме было 5 маленьких детей, выгребли все. Даже стакан фасоли, стоявший на подоконнике, высыпали. Это было страшно! Приближался голод - тяжкий, страшный. Что может быть страшнее, когда на глазах у матери - труженицы умирают от голода дети, и она ничем не может помочь. Скотину забрали в колхоз, и она там подохла, а голодные люди ночью откапывали тот дохлый скот и ели. Отец с Васей (ему было тогда 11 лет) отправился на заработки в «сельхозгруппу» (пишу так, как называли люди эту организацию; даже не знаю, где она). Работали там тяжело, а платили мисочку баланды и маленький кусочек хлеба. Что он мог заработать для семьи? Запомнилось, когда у нас активисты выгребли все до зернышка, а есть хотелось, мы с Васей в чулане на дне ящика, в котором когда то было сало, нашли в соли несколько крошечных кусочков сала. Они были очень желтые, старые, а мы были им рады. И горько-соленый их вкус я и сейчас чувствую, когда вспоминаю, ели, где и что смогли находить. Ранней весной ходили собирать щавель. Бывало, нарвем побольше, мама наварит целый ведерный чугун - и едим. Конечно, там было больше щавеля конского, и однажды, наевшись, мы той баландой отравились, так что и сейчас я щавель есть не могу. От такой еды и я уже лежала опухшая. Никогда не забуду, как будто это было вчера: я лежала на скамейке в комнате одна (остальные все почему спали на кухне). Как наяву увидела, что мама положила хлеб за печкой. Это было вечером. Когда мама вышла - не знаю, что меня подняло. Я встала, пошла за печку, взяла хлеб и весь съела. Это маленький кусочек, хлеба, граммов 200, был для отца и Васи на целый следующий день работы. И так. они ушли утром на работу голодные, а меня он спас от смерти. В селе люди умирали каждый день, что делать? Надо спасать детей от смерти. И тогда родители решили: мама взяла нас с собой - 3-х меньших и повела на рудник. Очень запомнилось: когда мы проходили через базар на руднике, мама купила несколько стрелочек зелёного лука (на большее не было денег) и дала нам есть. Но хоть мы и были очень голодны и ели лук, но он все же была очень горький. Привела нас мама до Рудки и там оставила. Сама спряталась и на расстоянии, смотрела, ждала, когда нас подберут. Дело в том, что беспризорных детей подбирали и отправляли в приюты, а тех, у кого были родители, не брали. Поэтому маме и пришлось прятаться. Я и Степан молчали, а Надя так кричала и плакала «ой мамочка!, ой мамочка!», Мама не выдержала и забрала в тот день её обратно, и все же на следующий день была вынуждена вновь нести её на рудник, так и дома умерла бы. Меня со Степаном и еще нескольких детей подобрали и на подводе повезли в село Широкое, а Надю следующий день повезли в Терни. В приюте все же давали есть и понемногу давали хлеба - спасали детей. Родителям стало без нас легче. Те кусочки, что получали отец и Вася, делили и маме с Верой. Так и выжили. В приюте, бывало, только дадут хлеб, то старшие - дети у маленьких выхватывали. Да, не раз было и со мной, это была самая страшная боль. Здесь тяжело заболел Степан дизентерией. Лежал в изоляторе. Это были последние дни нашего пребывания там. Меня еще спасло то, что я знала много стихов. Наша вожатая заставляла меня, чтобы я рассказывала их детям, и за это она мне иногда давала кусочек хлеба. Шел август 1933. Когда в огороде появилась овощи, мама пошла нас искать, чтобы забрать домой. Пешком ходила по селам, где были приюты, и спрашивала нас. Ходила пешком от деревни к деревне, пока нашла. Четыре долгих месяца не видела, ни сна, ни отдыха, выплакала все глаза. Однажды ей приснился сон, будто она собрала нас всех, прижала к себе и запричитала: «Все мои дети, все пятеро у меня?» И так привела нас домой, спасла от голодной смерти. Рассказ тети Анны Губарь (Остапенко) Род наш Остапенко был большой, богатый, красивый, у моего отца, родного брата вашего отца, было семь братьев и одна сестра. Все они были красивы, веселы, грамотные. Мой отец служил писарем в управе. Старались и детей учить. Говорят, что один из предков по линии нашей бабушки был настоящий цыган, очень хороший, веселый и работящий. У всех братьев были большие, красивые дома, хозяйство большое. Мой отец имел молотильную машину, но и работали очень много. Между собой братья общались, роднились, помогали друг другу. Когда Галя с Петром жили в Новоивановке, у них молотить не было чем, то мой отец с братьями по Лозоватке перегоняли машину, чтобы смолоть собранный хлеб Гали. Группой молотили. А весело было как! Галя была очень веселая, трудолюбивая и сильная. Бывало, во время отдыха молодежь как начнет бороться, играть, то Галя всех ребят разбросает. Сколько было смеха! А когда стали в колхоз загонять, стон стоял по деревням. Всех мужиков моих раскулачили, их семьи погружали на подводы, под стражей везли на станцию, а там грузили в «телячьи» вагоны и отвозили в Сибирь. Мне было 18 лет, я убежала из-под стражи, побежала на рудник. Но документов нет. Кто и где возьмет меня на работу. И все же были и хорошие люди, брали в наем, и я заработала денег, купила на них паспорт и поступила на овощную базу рабочей. И один раз пришел милиционер, спрашивает: «Кто здесь Остапенко Анна?» Говорю: «Я». Пойдем со мной, - говорит, - ты арестована. Повел меня, как воровку какую то, от слез света не вижу. Закрыл в сарае и пошел. Не знаю, что было бы со мной, и меня освободил добрый человек. Говорит: «Выходи, красотка (а я таки красивая была.), и беги. Ой, долго рассказывать. Сколько мы еще бедствий узнали - никому не пожелаю. Спрашиваю её: «А когда было лучше жить: до революции или после?» «Ой, - говорит, - конечно, до революции. Мы хоть и делали много, но все же чувствовали себя людьми, да и достаток был, и хлеб, и к хлебу». Рассказ Нади, двоюродной сестры, дочери дяди Павла Семья наша была большая, и хозяйство также было велико. Петр остался маленьким, когда его родители умерли, и он жил с нами. А когда женился, то сначала молодые жили с нами, потом наш дядя разделил хозяйство между братьями все поровну. Петр с Галей отделились, стали строить дом. Галя меня очень любила (я была еще девушкой), я часто ходила к ним в гости. Затем они захотели построиться где-то под Пятихатки на хуторе, и там им что то не понравилось, и в 1921 году они взяли землю и стали строиться в Новоивановке. Мы остались жить в Лозоватке. Когда началась коллективизация, то нас раскулачили, все забрали, а семью посадили на подводу, повезли на станцию, а оттуда в Сибирь, и в Вологодские леса. Там они все жили в оврагах, спали на нарах, а работали в лесу, на лесоповале. То, что перенесла наша семья (да и много других, таких же, как наша), страшно рассказывать. Я из-под стражи сбежала. Было мне 16 лет. Ходила по найму, а потом, когда купила паспорт, то поступила на шахту. Раскулачили очень много семей. Кого вывезли в Сибирь, и часто бывало так: погружали семью на подводу, увозили километров 30-50 от села и всех сбрасывали в ров. Возвращаться назад запрещали, а было это зимой. Там было много маленьких детей, и старики. Многие из них там и погибли. До революции жить было лучше. Хоть мы и много работали, но жили неплохо, никогда не знали голода. ПОСЛЕ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ Осенью 1933 голод отступил, но жить было тяжело. Помню, отец принес целую буханку (впервые за целый год). Хлеб тот был очень черный и твердый, на вкус очень горький - испеченный из зерна рапса. Мы и ему были рады. Масло тоже имелось из рапса, черное и горькое. Отец поступил на работу на шахту, возил - тачками руду по эстакаде в отвалы. На руднике дали ему комнатку в землянке. В той землянке раньше жили землекопы, которые возили землю подводами на прокладке железной дороги в Пятихатки. В землянке было 4 комнаты из нас жило 4 семьи. Комнатка была маленькая, метров 15 квадратных. Слева, у входа, была плита, вплотную к ней пол (деревянный настил), на нем спали мы, дети, вповалку. Под нами Рядно, рядна и укрывались. А справа - также деревянный настил. Там спали родители. Ещё был маленький ящик, в котором было наше старье. На этом ящике мы и выполняли уроки. В землянке было темно и сыро, а весной, когда таял снег, то с пола (пол, конечно, был земляной) выходила вода, и мы по очереди выбирали миской в ведро и выносили. Дежурили днем и ночью, чтобы не затопило. Отец получал за свою тяжёлую работу очень мало, не мог прокормить семью, поэтому пошла на работу и мама. Бедная мама, как она тяжело работала. Называлась ее работа «засолка вагонов». Когда подгоняли под бункера вагоны для загрузки рудой, надо было перед загрузкой подсыпать днище известью, чтобы не замерзала руда. То известь тоже с известковых бункеров сыпали в вагоны. Вместе с известью падали в вагоны огромные камни. Задачей засольщика было залезть в думпкар, выбрасывать все камни через край думпкара. Все это надо было делать быстро, ибо состав - потихоньку ехал. Потом на ходу забраться, перебежать к другому вагону, тоже на ходу залезть и т.д., так целую смену. Работала мама в три смены. Сколько и помню, все бегала она на работу в красной от руды спецовке. Жили очень бедно, ели бедно, одевались бедно. Продукты получали по карточкам, хлеб тоже. Очень запомнился эпизод, когда отцу повезло купить материи, кажется, ситца, и он выменял его на муку. Небольшая сумка той муки, килограмма 4, и сказал маме: «напеки детям пирожков, пусть они наедятся». Мама напекла на плите целую горку пирожков с картошкой. Как было вкусно. А Вася ходил на станцию и, когда приходил порожняк, то бегал по вагонам и сметал остатки зерна, которые остались на полу после разгрузки. Приносил домой когда овса, когда пшенички немножко, а то и семечки. То мы, бывало, зажарим овса и едим. Я и в школу брала поджаренный овес, ела, чтобы никто не видел. А одеты были - ой, как бедно, и голые, и босые. И ещё обокрали нас соседи, забрали последнее лохмотья. Летом Вася работал в Каменном Поле на сельскохозяйственных работах. Однажды мы с ним ходили втроем: я, Надя и Степа. Вася так был рад, что мы пришли, всё старался нас накормить. Дал нам хлеба досыта наесться. Он хлеб собрал за несколько дней. Запомнилось! Добрый он у нас был братик! В 1934 году, осенью, мы пошли в школу. Я была очень маленького роста и меня в 1-й класс не брали, а посылали в нулевой. Но я села у Веры и никто не смог меня оторвать от нее, даже она сама. Так и учились мы в одном классе и сидели за одной партой аж до пятого класса. Жизнь в мрачной, сырой землянке, нищета, заставляли ежедневно возвращаться мыслями к родному селу, к Новоивановке, по которому очень скучали. Единственный куст боярышника, который рос возле землянки, миловал душу. Бывало, в выходной день мы, дети, ходили в деревню; помню, шли мы прямо до Лазаренко (Тимошов). Они очень хорошо встречали, очень жалели. А в доме нашем, в селе были детские ясли. И все-таки, как говорится, назло всем чертям, семья понемногу становилась на ноги, благодаря изнурительной работе родителей и нас, детей. Именно так мы стали заводить хозяйство. Сначала купили козлёнка, а затем и поросенка. Отец начал строить дом. Материал для дома - глина, солома и дрова приносил из шахты. Скопили на окна, балки и на черепицу. В 1937 году мы переселились в новый дом. Сколько было радости! Возле дома мы посеяли цветов, посадили цветы и комнатные, которые стояли в коробочках, баночках на всех подоконниках. Отец взял огород 0,20 га. Хоть и был он очень далеко, километров за 15, где то у «Забойщика», но мы его обрабатывали. Имели свою и кукурузу, и подсолнухи, и свеклу, и картофель. Правда, картофель уродил плохо и был для нас как деликатес, а кукуруза кормила и нас, и кур, и корову (на то время мы уже имели), а также корни шло на топливо. Обрабатывали огород и собирали урожай мы, дети: Вася, Вера и я. Сдавалось, можно было бы и жить. Во время отпуска отец всегда работал в совхозе, зарабатывал корм для коровы. В один год отец заработал в совхозе участок земли (где-то около гектара), вернее, пар, который зарос березкой, (такая трава, что стелется по земле, скотина ее очень любит есть), а также мыши. Эту траву надо было как-то снять. Отец взял туда с собой Васю, Веру и меня. Мы очень живо принялись за работу. Траву рвали руками. Как это мы делали? Сорванную траву катили валом, подрывая все корешки травы подряд. Получалось это у нас прекрасно, так мы накатывали валы до метра в диаметре при ширине до двух метров. Затем эти валы расправляли, чтобы трава высыхала. Ночью спали на сене под небом. Мне очень хорошо запомнились те ночи: наши, украинские, тихие, теплые. А на небе - звезды, все небо ими усеяно. Мы лежим на спинах, смотрим на небо, а Вася рассказывает, где какая звезда и где какое созвездие. Как это было нам интересно. Смотрели мы на него влюблено, заворожено, как на профессора. В нашем детском воображении он нам казался самым умным, самым образованным, - самым лучшим и самым добрым. И это было, пожалуй, действительно так, все же это был наш самый старший брат. В школе его учителя хвалили за то, что он хорошо учился, рисовал красиво, стихи сочинял, был неизменным редактором школьной газеты, да и нам, младшим, помогал, рисовал заголовки на наших классных газетах. Особенно его любила классный руководитель Антонина Ивановна. Она преподавала географию. Лет ей было где-то за 50, представительница старой интеллигенции. Очень хорошо знала свой предмет и от нас требовала, чтобы мы наизусть знали карту всего мира, чтобы с закрытыми глазами могли показать по карте все континенты, страны, острова и полуострова, реки, горы, озера, и т.д. Очень мы благодарны ей за это, много чему она нас научила. Вася никогда ее не забывал, и потом, уже взрослым человеком, когда приезжал к маме во время отпусков, обязательно посещал свою любимую учительницу. Вася, Вася... В нашей тяжкой жизни ему больше всего доставалось работы, он был правой рукой у отца (а у мамы - Вера). Бывало, во время уборки урожая мы всё с огорода свозили тележкой. Накладываем кукурузу и сухие подсолнухи на тележку, перевязываем веревкой, в самой тележке - еще что-нибудь: кабачки, вилки капусты, кукуруза или свекла и т.д. Запрягаются Вася с Верой, а я сзади подпираю. Или мы с Верой сзади, а спереди только Вася, и так тянем километр за километром и, кажется, конца и края не было тем километрам. В 1938 году родилась Нина. Мы все ее любили, а Вася, бывало, подбрасывает ее под потолок и восклицает: «Ниха, Ниха». Чтобы прокормить семью, что то заработать, отец в свободное от работы время брался разгружать уголь или горбыль и всегда брал себе в напарники Васю. А когда мы немного подросли, то брался складывать горбыль на лесоскладе с нашей помощью. И не только складывать, но и разгружать. Это очень тяжелая работа. Целую кучу горбыля возле дороги надо было переносить за 100м от нее и складывать в штабеля. Бывало иногда больно от того, что другие дети отдыхают, гуляют, а мы - то горбыль складываем, то уголь разгружаем. Но мы понимали что той мизерной зарплаты, которую получал отец на производстве, было очень мало для такой большой семьи. Отец брался строить людям дома. Строили мы и в выходные дни всей семьей: отец, мама, Вася, Вера и я (остальные дети были ещё очень малы). О, это труд каторжный! Надо было сначала замесить замес: глину хорошо вымешать с водой и соломой. Месили, конечно, ногами. А потом клали «слой» высотой 60-70 см, а шириной - также сантиметров 60. Клал отец, Вася носил и подавал отцу валки, а мама, Вера и я катали валки. За день мы выкладывали слой, является следующий день - второй и т.д., - 5 слоев. За это нам платил хозяин 1000 крб, и эти деньги шли на одежду, на обувь. Ещё мы с Верой ходили с мешками в совхозный сад рвать траву. Целый день рвем, набьем по кульку, и несем менять на вишни к тем, у кого есть сад. За мешок травы нам давали миску вишен. Мы были им очень рады, а если еще скажут, чтобы сами нарвали, то был настоящий праздник: мы же и накушаемся вволю. Бывали и дни, когда нам разрешали отдохнуть. Тогда мы бежали в балку к пруду и там купались целыми днями, несмотря на погоду. Чтобы купить что-нибудь из одежды, или из материи, мы шли к магазину вечером, занимали очередь, всю ночь ходили вокруг магазина, где утром выстраивалась очередь на десятки метров длиной. Когда открывали магазин, шеренга вся сбивалась в один страшный, живой клубок людей, который с шумом штурмовал бедные двери лавки. Всем не хватало того, что там продавали, и на следующий день надо было повторить снова, и снова, пока выпадет счастье что-либо приобрести. Учились мы в школе все очень хорошо. Отцу это было, конечно, очень приятно, ему хотелось и образование нам дать, и чтобы были одеты не хуже других детей. А Васе даже купили мандолину. На той мандолине мы все понемногу играли, а Вася... радости не было конца! Как он хорошо играл и пел! Вокруг нашего дома построили себе дома много других семей, из тех, что вышли из землянок (а землянки засыпали), а также те, кто от колхозов убежал, и другие. Все люди были очень хороши, жили дружно, одной семьёй, хоть и были все очень бедны. Хорошие воспоминания оставили вечера, когда хозяйки закончат работы, подоят коров, помоют руки, причепуряться и собираются у чьего-нибудь дома. Идут разговоры, воспоминания. У нас был «Кобзарь» Шевченко, то часто, бывало, женщины просили меня почитать, Я читаю им «Екатерину», «Наймичку», «Марьяну-черницу» и т.д. Они внимательно слушают, тихо-тихо, и у них на глазах я вижу слезы. А рядом - колхозный сад, заливаются соловьи, перекликаются, словно аккомпанируют тем срокам шевченковским. Какое все это родное, наше, украинское! И уже много лет потом, когда меня судьба занесла в Казахстан, потом на Урал, я часто вспоминала свою родную Украину, и обязательно те волшебные вечера, добрых соседей, детей - наших сверстников и, безраздельно - строки шевченковских произведений, его страдалиц - героинь и героев, наш такой богатый и такой бездольный край. Это были не люди, а какие злые тварины в образе людей. Ворвались в дом; бряцая оружием, подняли всех на ноги - и взрослых, и детей. Все перерыли, из-под нас повыдергивали все лохмотья, выбросили все из нашего ящика, в котором было сложено наше рамтя, забрали отца и поехали. Куда повезли - никто не знал. Что искали? За что забрали отца? Год 1938. Как я уже упоминала, в этом году родилась Нина, но не только этим он памятен. Злые силы не давали семье встать на ноги, сколько бы ни старались, сколько бы мы не работали. ...Они приехали ночью как воры, в «черном вороне». Запомнилось, что на дворе и погода была соответствующая этому горю: выл ветер, шел дождь, гремел гром. Какое имели право врываться в наш тихий, добрый семейный рай? Кто за это ответит? Где искать правду? Бедная, бедная мама, с чего ей надо было начинать? А нас, детей, шестеро, самому старшему 15 лет, самой меньшей - несколько месяцев. И этот, самый старший, берет на себя родительскую ношу. «Мама, не плачьте», - уговаривал он маму. «Хотите - мы денег заработаем? И с голоду не умрем. Я договорюсь на складе, разгрузим с девушками вагоны с углем. Только не плачьте». И ходили на склад, и разгружали вагоны - и выжили. Берёт наша мама на руки маленькую Нину, и что смогла - собрала передачу, и поехала в Днепропетровск (туда, сказали люди, повезли всех, кого забрали в ту ночь). Нашла тюрьму, передала передачу, И ездила ещё не раз. Как, могла, искала правду, добивалась. Однажды нам мама тихонько, словно великую тайну, сказала: «Скоро отец вернется». Он вернулся через 11 месяцев. Приехал на порожняке. Добрался до дома на опухших ногах и упал - не было сил. Палачи, что они с ним сделали? Держали неоднократно в карцере, заставляли подписать протокол, в котором обвиняли его в том, что он - шпион немецкой, английской и польской разведки. И все же нам повезло - отец вернулся. А дядя Степан, мамин двоюродный брат (его забрали в ту же ночь), вернулся аж в 1956 году, затем его реабилитировали. «Ошиблись». Сколько же их было тогда, таких «ошибок». Ну что ж, все несчастья миновали? Можно жить? Если бы так. Тяжело заболел - Степан. Кто-то из ребят ударил его камнем по ноге. Поднялась температура, опухла нога. Ошиблись врачи в диагнозе, лечили не то, что было нужно. Приключился туберкулез кости ноги. Надо было везти Стёпу в санаторий, но где же взять путевку? Парень был умный, учился отлично. Кто его надоумил написать письмо Н.С.Хрущеву, который был в то время секретарем ЦК Компартии Украины. Как ни странно, но ему пошли навстречу. В один хороший день отца пригласили в Рудком и вручили путевку в санаторий в Алушту. В санатории Степе стало лучше. Он там и учился, и лечился, и мы надеялись на то, что парень поправится. Да….. Да ... но нет, не вылечился, умер ... В нашей семье появился на свет еще один братик, Анатолий. Он был седьмым. Семейка «небольшая» - всего 9 душ. Вася в школе учиться больше не мог - не хватало средств, чтобы поддерживать семью. Но родителям очень хотелось, чтобы он получил образование, и после 9 класса Вася поступил в сельскохозяйственный техникум в с.Ерастовцы. Стипендии, чтобы прожить, было мало. Иногда родители посылали ему 5 руб денег. Подрабатывал понемногу: топил печки в общежитии. Начался 1941 год. Однажды в техникум приехали военные, офицеры. Они предложили ребятам студентам, которые имели хорошие физические данные, а также хорошо учились, поступить в Одесское военное училище. Вася откликнулся на это с удовольствием, очень надоели постоянные нищета, недоедание. Беспокоило одно - болезнь, туберкулез легких. Эту болезнь он получил в замесах, при строительстве домов. Бывало, жара страшная, а мы работаем быстро, чтобы за день слой пройти. Вася уставал, бегая с валком от замеса к отцу. Жарко, и чтобы хоть немного отдохнуть, ложился спиной в замес, разбрасывал в стороны руки. Приятная прохлада, не хотелось подниматься. Минут десять полежит и снова за валки. Но не прошло это даром, заболели легкие, появился туберкулез. Хотя мама пыталась лечить, делала лекарства, в составе которых были мед, алоэ, сливочное масло. Лечился, но это не очень помогало (с этой болезнью он прошел и войну и после войны она еще долго проявлялась). Поэтому он твердо решил - только поступать в военное училище. Но как пройти комиссию, чтобы не заметили болезнь может, врачи были не очень внимательны, а, может, юношей так не хватало, но они не очень были придирчивы. Зачислили в училище, стране требовались офицерские кадры. Отец был не против (все-таки и семьи будет легче, и сын получит образование). Так нас, детей, до войны осталось с родителями пятеро (Степан - в Ялте, Вася - в Одессе). Жить стало легче. Мы имели корову, кур, держали кабана, немного приоделись: мне и Вере сшили шелковые платья (хотя и простояли за шелком всю ночь). Жили, работали, надеялись на лучшее. 1941 год. Война. «Киев бомбили, нам объявили...», Так мы пели потом, объявили 22-го июня, во второй половине дня, а началась война в четыре часа утра. Мы не верили что война затянется надолго, и что будет так разрушена Украина, ведь мы пели: «.., и на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом...» Я, глупая, все смотрела – горит ли звезда на шахте... (Она горела, когда выполнялся план добычи руды). Но и в газетах писали, и по радио провозглашали, что, чем лучше мы будем работать, тем раньше разобьем врага. А железная руда - это металл, это оружие. И как я радовалась, когда горела звезда. От Васи впервые получили письмо треугольником, с номером полевой почты. Он писал, что был в первом бою и видел немцев. Радио и пресса уверяли всех, что враг терпит поражение одно за другим, что наша армия его победит. Где фронт - мы не знали, нам говорили, что где то в белоцерковском направлении. С запада стали ехать беженцы большинство - евреи. Они ехали всеми видами транспорта: поездами, автомашинами, даже лошадьми, на подводах. Пошли слухи, что немцы скоро дойдут до нас. В конце июля нас известили, что на станцию прибыл вагон с Алушты с больными детьми, в котором привезли и Степана. Целый месяц везли тот вагон, больше загоняли в тупики, потому что надо было пропускать транспорт на фронт. От станции Степу родители принесли на носилках, он был так болен и истощен, что ходить уже не мог. Когда наши войска, отступали, взорвали шахту, Степа лежал в саду возле дома, возле него - мама, а нас всех выгнали в совхозной сад, в окопы. Как Степу было жалко. Умер на четвертый день после прихода немцев. А вошли они в наш город четвертого июля 1941 года. Отца в армию не взяли, потому что он плохо слышал на уши. Началась жизнь в оккупации. И нам ничего не было страшно, мы в жизни видели все. А все же самые страшные испытания были впереди. Немецкая армия была вся моторизованная (а наши бедные солдаты отступали пешком). Они заехали победителями, веселые, сытые. Сначала нас не трогали, но обращение к народу развесили везде, где нас призвали не бояться немецких войск, сдать оружие, у кого оно есть, и т.д. Даже школы открыли, и я на протяжении 4 месяцев училась в 8-м классе. Учителя были наши, те же предметы, что и при советской власти, только не было преподавания русского языка и больше, чем прежде, было уроков немецкого языка. Начали брать молодежь на работу в Германию, принесли повестку и Вере. Родители решили бежать из рудника. Забили в доме окна и двери и всей семьей отправились в Новоивановку. Там в Германию еще не принимали, да и жить-то надо, можно было заработать (или украсть хлеба (так все делали; когда работали в поле или в амбара у зерна, то обязательно прятали куда-нибудь зерно, а если у картофеля, то несли в ведрах картошку домой). Это очень нас поддерживали, ведь платили нам за наш труд очень мало. В то время (то есть весь, 1942 год) в деревне жизнь была спокойная, немцы были только в городе. Были слухи, что где то в Чёрном лесу действовали партизанские отряды, но до нас они не доходили. Мужчин в селе почти не было. Село я очень любила. Может, проснулись наши крестьянские гены, а также национальные, украинские. Как не было тяжело морально, все же война, и у многих на фронте были ли отец, или брат, или сын, но вечерами, после трудового дня, девушки и парни собирались на краю села и пели. Пели красиво свои украинские песни, и неслись те мелодии через все село куда-то далеко, в степь. Но недолго был тот относительный покой военных лет. Начали и в деревне брать на работу в Германию, начались облавы. Попала в облаву и я. Сначала сутки продержали нас в Недайводе в помещении школы. Согнали человек 100 из окрестных сел. Вне ограды школы были родители и родственники. Слезы, отчаянные крики. Это было только начало. Рано утром нас на подводах повезли на станцию Красную под охраной немцев на мотоциклах и с автоматами. Вслед за нами бежали родители, родственники со слезами. Привезли на станцию. Там уже стояли эшелоны для погрузки «товара». Людей - море. Что там творилось крики, стоны, слезы - все это вспоминать страшно. Мне повезло, удалось уйти. Этот побег был подготовлен для одной девушки из соседнего села, Красной балки. Она мне шепнула, чтобы я ее держалась. Когда направили к вагонам на посадку нашу колону, ей кто то подал знак, мы за возами оторвались неприметно от колонны и скрылись. Целый день мы шли степями, а у Марьяновки разошлись в разные стороны. Я направилась к тете Марии, маминой сестры, в село Дубовую Балку. Пришла поздно вечером и жила у тетки на чердаке месяц. Некоторых из села повезли в Германию, откуда они присылали самые печальные письма о своей печальной жизни. Помню, еще пряталась у Нади, сестры двоюродной, на руднике. Она жила в маленькой хатке под насыпью с двумя детьми, муж погиб в Финскую войну. И где только мы с Верой не прятались от облав: и по чердакам, и в сорняках, и в кукурузе. Что делается на фронтах мы и не знали. Там был и наш Вася. Мама все плакала, переживала, и однажды ушла в соседнее село к гадалке. Говорили, что она очень хорошо все угадывает. Гадалка сказала маме, что Вася приедет весной 1944 года. А шел только 1942 год. Мы, конечно, мало верили в это. Но так совпало, действительно может гадалка хорошо гадала, но мы действительно увидели Васю весной 1944 года. Осенью немцы отступили, и в село зашли наши солдаты. В нашем доме разместилась операционная. Мы видели, как трудились врачи, почти без отдыха, день и ночь - операции. А их, бедных солдатиков, все подвозили и подвозили. Сколько их умерло на операционном столе - никто, видимо, не считал. Мертвых выносили и клали рядом с избой, чтобы потом похоронить всех вместе. Как их жалел отец. Я видела слёзы на его глазах, когда он смотрел на мертвых. Сколько их умерло на операционном столе - никто, видимо, не считал. Бывало, смотрит так грустно-грустно и говорит: «Кому она нужна, эта война? Людям не нужна. Вот если бы Сталин с Гитлером собрались вдвоем и лбами друг друга хорошо побили, то было бы лучше. А за что народ страдает». Всего месяц постояли наши в Новоивановке и отступили. Снова в наше село вошли немцы и остановились на всю зиму. По нашему селу проходила передовая линия, дальше, на рудниках, в Кривом Роге, были наши войска. Часто над селом кружили советские самолеты, бомбили, обстреливали, а с рудника били пушки. Загорелась одна изба, вторая, третья… Выгнали нас немцы из домов в степь, а там на Лозоватку. Из села Красная Балка еще не выгоняли. Люди выскакивали, кто в чем был. Те кто поумнее, хватали с собой, что могли из одежды и пищи. Вера побежала вперёд и исчезла, а последних отец придержал, крикнул, чтобы не разбегались. Запряг в телегу корову, на тележку положил муки, крупы, узлы с одеждой, что смог взять, переехали в Красную балку, там попросились к людям в погреб и там переночевали. Надо было там сидеть тихо, чтобы немцы не услышали. Хозяин погреба положил на прилавок кукурузы, замаскировал. Сидим мы там, затаив дыхание, но Толя не понимал обстоятельств - маленький, глупый: то заплачет, то крикнет. Так сутки пересидели. Слышим, хозяйка открывает крышку и кричит: вылезайте, выгоняют немцев, из Красной Балки. Вылезли. Опять составляем все на тележку, впрягает корову. Корову ведет отец, на тележке на узлах Толю с Ниной примостили, мы воз подталкиваем и по Большой дороге - на Лозоватку. Беженцы... Вся деревня: тележка за тележкой, кто впряг корову, кто сам тянет, женщины, дети - кто с узлами, кто без, кто в чем смог выбежать - все направились по Большой дороге на Лозоватку. А там, позади, рвались снаряды, гремели бои. В Лозоватку мы вошли вечером, когда уже стемнело. Думали остановиться у дяди Степана, маминого брата. Цель была близко. Откуда взялся советский бомбардировщик, сбросил только одну бомбу. Но, смертельно раненный, упал - папа. Снарядом ранило Толю. Занесли мы папу в ближнюю избу. Несколько часов еще он тяжело дышал, а мама и мы, дети лежали рядом с ним на полу всю ночь. Утром мама побежала к дяде, нашли еще двух, мужчин. Выкопали яму на кладбище (оно было рядом), спустили папу в яму, положили в выкопанную нишу. Сверху накрыли его дверью и землей. Так он и почил, наш добрый папа, без барвинка и без руты, оставил - в такой беде-лихоманке свою Галю с пятью детьми. То он, словно знал заранее, что произойдет такое, сердясь, что Вера оторвалась от семьи, нас, меньших, всю дорогу просил, чтобы мы берегли маму, если его не станет. Так в то трудное время он чувствовал свой трагический конец. И так видно Господу было угодно, чтобы и лег в ту землю, на которой родился, где прошло его грустное детство, юность. Три месяца в прифронтовой полосе. Поселились мы у дяди Степана. Наступила зима, одетым были плохо; продовольствие, что взяли с собой, кончилось. Бывало, жена дяди напечет вкусных пирогов с кабачками и вишнями сушеными, выложит в большую миску, их много, но нам даст по одному пирожку, оставляет остальное для своей семьи. А нам хочется, и маме нас детей жаль. И вот мы с Надей решили вернуться домой, чтобы взять что-нибудь поесть, одеться. Договорились, пошли. Мама, кажется, не знала о нашем намерении. Если бы знала, разве отпустила. Хорошо, что зима была теплая. От Лозоватки до Новоивановки - 12 км. Пошли мы - полуодетые, по непролазной грязи. По степи - окопы, блиндажи. Иногда немец из окопа вылезет: «Русь, куда?» - Нам кричит. Мы показываем в сторону Новоивановки, там, мол, взять что-нибудь поесть (показываем пальцем в рот), а там - показываем в сторону Лозоватки - мама и «киндер». Он посмотрит на нас и обратно, в окоп, скрывается. А мы - вперед. Сейчас, когда вспоминаю все то, страшно становится. По дороге все могло случиться: или измениться погода, или подняться буря, или дождь пойти со снегом, или, наконец, немцам ничего бы не мешало нас пристрелить. Но ведь говорят: голод - не тетка. Дошли мы до Великой Могилы и здесь нас, наверное, заметили. С Ленинского рудника нас начали обстреливать наши солдаты, думали, что мы - враги. Снаряды рвались вокруг нас, а мы обнялись, пришлись в ямку и лежали, пока не кончился обстрел. Начало смеркаться, а мы пошли дальше, вперед. Зашли в Красную балку, когда стемнело. Зашли в один дом, там лежала старенькая бабушка (таких старых немцы не выгоняли), с ней договорились, что, когда вернемся в Новоивановку, то у него заночуем. Пошли дальше, в наше село еще было километра два - сначала через сад, потом рвом. Когда пробирались через сад, нас заметили немцы, начали стрелять. Мы упали за кустами, переждали, затем поползли в ров, а там - рвом, рвом... Я проскочила первая к селу и забежала в дом. Боже мой, наша хата - полуразрушенная. Жду Надю. Почему долго её нет. А с ней произошла история. Я проскочила в саду неприметно, а ее поймали, повели к коменданту. Она плачет, трясется, рассказывает, что там, в Лозоватке, мама с маленькими детьми, и им нечего есть. Надо, признаться что ещё добрые немцы ей попались. Отпустили Надю, пришла в дом. Я обрадовалась, потому что разное в голову лезло. Полезли на чердак, там было немного пшена, сушеных вишен. Все это мы забрали, а также отцовский бушлат и ботинки папины (45 размер, те ботинки потом я всю зиму проносила). Вернулись к той бабушке, а ее уже нет. Куда она делась - мы не знали, но ночевать остались в том доме. Лежим на железной койке, покрылись бушлатом. А в избе холодно. Куда там спать. Да ещё немцы пушку подкатили под самый дом. Как бабахнет! Хата вся трясется. А мы всю ночь «Отче наш» шепчем. Сказано же: как к горю - так и к богу. Мудро сказано. Думаю, если доживем до утра, то, может, еще поживем. Рано утром, только начало светать, мы пошли домой, благополучно добрались до своих. Месяц пожили в Лозоватке, кругом шли бои, и нас снова выгоняют дальше от линии фронта. Опять по степи полосами потянулись беженцы. А мы семьей пробрались в другой квартал, зашли в дом к родне там почему-то была только одна девушка Надя), и решили переждать - может, скоро наши войска нас освободят. Переночевали. И вдруг, на второй день, вечером, заходят два немецких офицера. Подняли крик: «Швайн русь, ВЭК! Шнель, шнель!». Ставят нас, девушек, лицом к стене, хотят стрелять. Мама стала кричать, плакать, умолять, чтобы не стреляли. Тогда они отпустили и крикнули, чтобы сразу же мы ушли. На улице было уже темно. Мы перешли через реку. А куда идти? Зашли в крайнюю хату. Там было человек 10 таких же, как мы. Переночевали здесь, а утром до восхода солнца отправились на Новую Лозоватку. Тех 12 км мы шли целый день. Вели корову, несли малых Нину и Толя, по непролазной грязи едва продвигались. Под вечер пришли в Новую Лозоватку. В каждой хате - полно беженцев, никто не берет. Стоим посреди дороги. И тут из комнаты выскакивает женщина и кричит! «Идите, идите ко мне, хоть и у меня людей много, но поместимся все». Здесь мы и поселились. В том доме нас было всего душ 20. Спали на полу вповалку, на соломе. В чем ходили, в том и спали. Обсели всех вши, пошел по деревне ТИФ, почти каждый день умирали люди. Немцы тифа очень боялись, и в те дома, где висела табличка «ТИФ», они боялись заходить. Такие таблички иногда спасали молодежь и мужчин во время облав. Появились больные и в нашем доме. Заболела хозяйка и ее сын. Медицинского обслуживания, конечно, не было, поэтому была надежда только на Бога, но и Бог не всегда был всесильным. Умерли они оба. Заболели наши дети Нина и Толя. Страшное явление: температура высокая, горят дети, лекарств нет, выхаживать также ничем. Переболели, выздоровели все же. Боже, что с ними сделала болезнь: кости, обтянутые шкуркой. Шел февраль 1944 года. Слышно было, как гремели бои, все чаще разъяренные немцы делали облавы. Мы ждали, когда наши пойдут в наступление, освободят нас, и мы пойдем домой. Говорили люди, что наши уже около Лозоватки и скоро войдут туда, поэтому мы решили ночью перебраться снова в Лозоватку. Сначала пробрались Вера и мама, с детьми (говорю «пробрались», так как Новую Лозоватку охраняли немцы, и из села никто не мог выйти), потом Вера вернулась за мной и Надей. Вышли мы из села, когда стемнело. Пробирались осторожно, где по кукурузе, где полем. Когда появились немецкие всадники, мы их хорошо видели издалека, их силуэты хорошо вырисовывались под луной, а мы, припав к земле и притаившись, ждали, пока они проедут, потом вставали - и бегом вперед. А еще с нами была и наша «кормилица», корова. С ней мы не расставались и тоже сумели провести. Поселились мы на краю села. Пустых домов много, выбирай, какую хочешь. С нами жили также Валя и Зоя Лаштобы, ели картошку, ее мы брали из ямы. Спасибо хозяину, который припас ее на зиму для своей семьи, а ели ее совсем чужие люди. И еще, слава Богу, зима была теплая, картофель не перемерз, да и мы не замерзли где-нибудь в степи. И для коровы сено также хороший хозяин заготовил, то мы и молочко пили. Днем старались не появляться на глаза немцам, а ночью делали всю необходимую работу. Очень медленно, но все же детки, Толя и Нина, поправлялись, но всё ещё были очень слабы. Толя подавал - голос, если его кто обидит, кричал: «Кацап! Кацап!», Теперь и дома буду говорить «Кацап». Не знаю, почему, но это слово было для него самое страшное, и если кого он обзывал этим словом, то ему казалось, что очень докучил, тому, кто его обидел. Где-то за селом, в сторону Недайводы и Кривого Рога, грохотало, ночью зависали целые гирлянды ракет, шла война, а мы все ждали, когда же, наконец, придут наши. Так мы жили целый месяц. Однажды зашел к нам немец и говорит: «Русь, выходи, завтра здесь будет Рус». Выгнал всех нас из дома и погнал на другую сторону реки Ингулец. Согнали еще и из других концов таких же, как мы, бедолаг, забрали нашу корову, весь наш скромный багаж, мол, все это привезут вслед за нами, и погнали, как стадо. Четыре всадника вооруженные, на конях, караулили нас, пеших, и гнали. Дети - слабые, их несем на руках. Узлов никаких нет, немцы отобрали. Вера из-под конвоя убежала, и так случилось, что мы снова путешествовали без нее. Грязь, как говорится, по уши, а мы бредем полубосые, плохо одетые и голодные. Через реку гнали вброд: вода холодная, лед плыл по реке. Куда гнали - мы не знали. Первая ночёвка была в Новой Лозоватке, вторая - в Христофоровке. Пригнали на станцию Кривой Рог. Молодежь заставили грузить пшеницу в вагоны, а женщины с детьми расположились прямо на цементном полу. Правда, дали нам поесть гороховую баланду. Затем молодых забрали, погрузили в вагоны (в те же эшелоны, что и зерно), я тоже туда попала, и повезли. Куда - не знаем. Везли в направлении Нового Буга двое суток. Правда, стояли больше, чем ехали, потому что советские самолеты бомбили железную дорогу. Где то за станцией Высунь, поезд остановился, стало очень тихо. Мы сидим в вагоне закрытом, ждем, что будет дальше. Вдруг немец открывает вагон и говорит: «Русь, выходы, Гитлер капут». Мы вышли. Со мной еще были Валя и Зоя Лаштобы. Пошли мы в сторону Казанки. Последние разошлись, кто - куда. В одном из вагонов был пшеничный хлеб. Мы взяли по буханке на дорогу. Шли посадками. Сёлами было идти опасно: немцы везде делали облавы, забирали мужчин и молодежь. Переночевали в - Казанцы. Слышали всю ночь крики немецких солдат. Они отступали. И утром зашли наши. Наконец мы пошли домой. Наши войска шли на Запад, а мы - на Восток. Пришли в Новоивановку. Село - только груды глины, ни одного дома целого. За зиму оно переходило из рук в руки пять раз. По всей степи, от Новоивановки к Лозоватке, все перерыто окопами, блиндажами. Стояли штук 25 наших подбитых танков (немецкий «тигр» только один стоял), стояли изуродованные наши пушки, а на них - мертвые солдаты. Да и по степи лежало много наших солдат. Немцев мертвых было мало. Все поле было заминировано, только тропинки были разминированы нашими саперами. По обоим бокам тропинок стояли таблички «Мин нет». В Новоивановке из нашей семьи не было никого, я пошла на рудник. Там уже собрались все, я пришла последней. Где то с месяц после возвращения жили у соседей Зинченко, потому что в нашем доме жил с семьей Луценко. Он год назад попросился немного пожить, пока устроится. Отец пустил его по доброте душевной, пожалел, а теперь тот отблагодарил. Сказал, что из дома не выйдет. На это время мы уже получили письмо от Васи ответили ему, где все о себе рассказали. Когда Вася узнал о судьбе семьи и, о смерти Степы и папы, о наших мытарствах, и еще о том, что нас не пускают в родной дом, то попросился в отпуск на несколько дней, чтобы повидаться, да и устроить все дома. Итак, копаю я в саду, возле дома (в то время мы уже жили в нашем доме, Луценко с трудом, но выбрался), думаю свою думу, подняла голову и вижу идо мимо нас идет военный, офицер. Я - без внимания, снова наклонилась, копаю. Вдруг слышу: «Маруся!». Боже мой, Вася! Бросила я лопату и скорее к нему. Из дома выбежали мама, сестры, все обнимаем его, целуем. Сколько радости! Четыре года не виделись, теперь такая встреча. В доме, конечно, пустота, и сами - голые, босые и голодные. В первую очередь Вася решил устроить меня и Веру на работу. Время пробежало быстро - и он снова уехал - на фронт. Была весна 1944 года. Но вернусь на три месяца назад. Когда меня повезли по станции Кривой Рог в эшелоне с хлебом, мама оставалась там с тремя детьми. На следующий день забрали Надю гнать скот. Мама осталась с двумя больными, истощенными детьми, еще и сама была больна. Там же и освободили ее наши солдаты. Надо возвращаться домой, а как? Дети сами не идут, надо нести, вот она и несла: сначала одного посадит, а второго отнесет метров за сто. Там его оставит, идет за другим, унесет его, и т.д. Так она «шла» почти 40 км. А за Верой, когда она сбежала из-под конвоя, побежал догонять немец. Поймали ее и, кроме нее, еще человек 40. Выстроили в шеренги и сказали, что каждого пятого расстреляют. К несчастью, Вера была пятой. И её выручил старенький дедушка, и к стоял рядом, неприметно для немцев, стал на место Веры, а ее подтолкнул на своё. Да, он спас ей жизнь, а сам погиб. Добывать еду мы ходили в поле, там была не собираемая с осени кукуруза. Она была в фронтовой полосе, там шли бои, поэтому все поле было изрыто траншеями, блиндажами и заминировано. Когда немцы отступили, туда потоком шли люди собирать початки. Частенько подрывались, но «голод не тетка» - шли снова. Страх погибнуть отступает перед страхом голода. Ходили туда и мы, и кукурузонька нас и спасла. Вера уже работала, а мы с Надей еще ходили на заработки в Лозоватку, копали людям огороды за картошку. Работали мы хорошо, не разгибаясь целыми днями. Бывало, хозяин даже сам сдерживал нас и советовал отдохнуть. Дней за 7 мы заработали ведер 5 картофеля и привезли домой на тележке. Когда работали с Верой вдвоем, получили карточки на хлеб и другие продукты, стало легче. И еще нам очень хорошо помогал Вася: он выслал офицерский аттестат на 1000 руб. Пошла работать и Надя в «Заготзерно». Ей было только 14 лет, а работала тяжело и еще очень болели глаза. И эта молоденькая девочка вносила чуть ли не наибольший вклад: каждый день она приносила пшенички - в пазухе, где только можно было спрятать. Она несла в семью, хоть и боялась, что могут поймать и осудить. «О, эти пазухи!». Сколько раз они нам служили. И еще когда были детьми, то носили из совхозного саду абрикосы, яблоки (своих не было), а затем, в голодные послевоенные годы, когда я училась в техникуме, то летом, во время каникул, вдвоем с Надей ходили в колхоз «Веселые Терны» зарабатывать корове солому на зиму. Так мы имели уже корову: еще телёнком мама её купила в селе за 50 км, привела этого теленка, и мы ласкали его всей семьей. Вот мы и ходили на жатву. Работа каторжная: нестерпимая жара, а мы вяжем снопы за жаткой. Как только выкроиться минутка, быстро прогнав усталость, садимся и быстро-быстро мнём колоски, а пшеничку - в пазуху. Там привязана котомка, и мы ее потихоньку заполняем. Да еще так, чтобы никто не видел, а как поймают, то осудят на 5-10 лет. А вечером, после работы (мы работали от зари до зари, кончали, когда стемнеет), еще надо было пробежать так, чтобы бригадир или агроном не приметили, что у нас то есть за пазухой. Частенько мы цеплялись за вагоны, прямо на ходу поезда. Тогда мы раньше появлялись домой. А если никакого поезда не было, то мы пешком шли 6-7 км и приходили домой где в 12-м часу ночи. А утром, в 4-м часу, мама будила нас: «Вставайте, дети, идите на работу». Ох, как тяжело было подниматься. Надо, наверное, объяснить, что такое «фигура». Тогда комбайнов не было, косили жатками. Жатку тянули кони, а на жатке сидел мужчина, который вилами сбрасывал на землю с жатки подрезаны пучки стеблей. Те пучки надо было собрать, а перед тем связать перевясло, и этим перевяслом связать пучок в сноп и отбросить его, освободив место для прохода жатки. За один обход поля жаткой на каждую вязальщицу приходилось снопов по 60, а порой и до сотни. Не все вязальщицы успевали перевязывать к следующему обходу жатки, то снопы оставались лежать несвязанными. Но даром это для вязальщиц не проходило. Потом, когда хлеб скосят, свяжут снопы, составят в копны, начинается молотьба. Труд также очень тяжёлый. На всех этих работах мы делали: и снопы на арбу подавали, и сбрасывали их в молотилки, и в барабан подавали. Платили нам за этот каторжный труд очень мало: арба пшеничной или ячменной соломы, и привозили мы эту солому домой тоже сами: Вера, я и Надя. В колхозе нам давали арбу и хотели что бы мы сами накладывали сено, привозили, разгружали - все сами... Однажды дали нам, как всегда, арбу и волов. Поехали в поле, наложили хорошую арбу, идем. Проехали километра 4, подъезжаем к Красной Балке. Вера - на арбе, мы волов погоняем. Вдруг колесо то въехало в канаву и наша арба перевернулась. Вера улетела и оказалась под соломой. Хорошо, хоть не очень прибилась, но испугались мы очень. С горем пополам вытащили мы арбу с канавы, поставили, опять составили солому. Об этом просто говорить, но это - труд совсем не девичий, сильные мужчины и те бы устали. Идем дальше. А время идет уже после обеда. Идем мы, идем... Вдруг - треск! Колесо разлетелось, и наша арба с соломой снова перевернулась. Нет, этого уже никогда не забудешь, рок какой то. Распрягаем волов, гоним их к управлению (а это километров за 5), просим дать другую повозку, перекладываем свою несчастную солому и привозим ее домой где то под утро. Жили, трудились, не стонали, не проклинали судьбу, «... мы просто шли, у нас нет зерна неправды за собой,» - святые слова великого нашего поэта будто про нас написаны. Но мы не только были заняты трудом. Бывало, когда были ещё детьми - мы очень любили бегать в рудничный парк. Этот парк был когда собственностью помещика Калачевского. Очень хороший: много разных деревьев, красивых аллей, много различных видов сирени, акации. А весной, когда все цветет, то по всему парку воздух заполнял приятный аромат. На танцевальной площадке часто вечерами играл духовой оркестр. Мы, дети, любили наблюдать, как по аллеям ходят пары, и особенно интересно было смотреть на пионервожатых, молодых учителей, которые тоже ходили в парк. Очень любили также наши школьные праздники, мы к ним тщательно готовились, принимали самое активное участие - рассказывали стихи, танцевали. Часто танцевали мы с Верой вдвоем, причем сами и ставили те танцы, дома их выдумывали, репетировали, а потом выступали. А уж, когда стали девками (последние военные и послевоенные годы), то бегали на танцы туда же, в наш любимый парк, а звуки духового оркестра остались с нами на всю жизнь. И еще пели. Очень много пели. Соберёмся, бывало, вечером все девушки нашего Транстрою, и не разойдемся, пока не перепоём всех песен. После войны появилось много новых песен: «На позицию девушка провожала бойца», «Когда я уходил в поход», «Синий платочек» и многие другие. Эти песни мы очень любили и охотно их пели. Вера работала в конторе и на талоны иногда покупала материю, сшила несколько платьиц. Иногда давали американские подарки. И Верина одежда висела на палочках (такие были самодельные плечики), и мы с Надей частенько пользовались тем нарядом. Часто Вера и сама давала нам одежду, а было и так, что мы сами, без разрешения, одевались и, очень счастливы бежали на танцы. А я даже и в техникум одевала. Очень тяжелый был 1947 год. Не оправились мы еще после военной разрухи, а тут засуха 1946 года, все посевы, все огороды погорели, а нам с Надей за наш труд в колхозе не дали ни копейки. На маму и детей давали - хлеба по 200 граммов, нам с Верой - по 400. Я часто хлеб продавала, чтобы купить хоть тапочки на ноги. Учиться было тяжело и материально, и морально. Решила я бросить техникум и поступить на работу, помогать Вере и Наде прокормить семью. Написала Васе что бросаю техникум. Сразу же получила от него письмо чтобы не бросала ни в коем случае, а еще получила маленькую посылочку: с кило - пшена, немного сухарей, чулки и платья американские. Вера также сказала, что бы техникум я не бросала. Та посылочка меня очень поддержала, и я потом часто вспоминала про это со слезами на глазах и с большой благодарностью. Всё же Вася сколько для нас сделал уже имея свою семью, он всё еще посылал аттестат, принимал к себе детей - Толю и Надю, чтобы их у себя прокормить и жить нам было легче. Благодарна я и сестрице Вере: иногда ей приходилось приезжать в город, в трест. Каждый раз она заходила ко мне в общежитие, чтобы навестить и подкормить чем-нибудь. А Надя! Она, еще девочкой, сколько перенесла в своей пазухе зерна. Мы это зерно толкли, варили кашу и все же выжили. После 1947 года постепенно поднималась страна, поднимались и мы. Я закончила техникум и уехала на работу в Казахстан. Там вышла замуж, потом переехали на Урал. Родились на Урале мои ребята. Но по Украине скучала до боли. Я её, свою родную и несчастную, часто видела во снах, поэтому в отпусках всегда пыталась приехать с детьми к маме, к сестре. Вера тогда уже была замужем родилась у неё Аллочка. Строили они дом. Было очень тяжело, но нас всегда принимали хорошо. Затем родилась и Люда, семья стала больше, но места хватало и всем нам. На Урале со мной жила и Нина, там вышла замуж, а впоследствии она с семьей уехала на Украину. После этого я на Урале больше оставаться не могла, только – домой. Первый приехал с семьей Толя, поселился у Веры, после Толи приехала с семьей Нина - поселилась у Веры, после Нины приехала с семьёй я, поселилась у Веры. Последней приехала с детьми Надя - тоже поселилась у Веры. И еще в семье Веры был хозяин, Николай (или просто Коля), и если бы не его доброе серце, то кто знает, удалось бы нам всем найти пристанище? Поэтому большое - превеликое спасибо им обоим: и Вере, и Коле за то, что, как бы им тяжело не было, а они всё таки потеснились, пригрели, были для нас и сестрой, и братом, и матерью и отцом. Спасибо также и нашей покойной маме, за то что всегда старалась собрать нас вместе. Как хорошо, что мы собрались на землю наших родителей. А как хотелось Васе приехать на Украину! После окончания академии он просился сюда, но не пустили, послали в Сибирь. Очень жаль, что там он нашёл, свой последний приют. Осталось три сына. Родились все вы, наши дети: мои, Нади, Нины, Толи, твоей мамы. Ваше детство было легче, чем наше. И все, что помнишь, надеюсь, напишешь и ты, потому что твоей дочери также будет интересно о своем роде. Заканчиваю в день твоего рождения, 16 июня 1991года. ВОСПОМИНАНИЯ НАДИ Первое я начала запоминать, когда нас раскулачивали. Мне бы¬ло 3 года. Приехали какие то люди с повозками, зашли в дом, отца забрали и куда-то увели, а остальные люди начали все выносить из дома, грузить на подводы. Мама сидела возле стола, а мы, все дети - на печке. Прибежала баба Зайчиха (когда-то её дочка была у нас няней, нянчила Васю), начала кричать на тех людей, выхватывать с подвод подушки и бросать нам на печку. Вырвала у них с рук килим и тоже бросила нам на печку. Это только и осталось у нас - 6 подушек и килим (тканый гладкий двусторонний ковёр ручной работы). Зайчиху прогнали, а нас из дома выгнали в старый дом. Даже не знаю - как мы выжили: ни еды, ни одєжды - все забра¬ли. Старшие все молчали, а я кричала: «Ой, я есть хочу». Мама куда-то ходила на заработки, что заработала - отдавала нам, детям, а сама ходила голодная, пухлая от голода. Потом вспоминаю - бывало, иду по дороге и думаю, хоть бы никого не встретить (т.к. свєрнуть с дороги не было сил, упала бы). Через четыре месяца пришел отец. Видит, что дело плохо, решил сдать нас в детдом. Мама вначале и слушать не хотела. Как это - сдать детей? Но делать было нечего. Отец говорил, что не те родители, чьи дети с голода умерли, а те, что спасли дєтєй от голодной смерти. Отвезла нас мама сдавать в детдом, но от родителей детей не принимают. Пришлось маме бросить Марусю и Степу на улице, их люди подобрали и отвели в детдом. Меня мама пожалела отдавать, сильно я плакала. Принесла меня домой, а єсть нечего, я кричу, прошу кушать. На второй день мама отвезла меня на рудник им.Ленина, посадила под кустиком, а сама за кустами наблюдала за мной. Видела ли она меня за слезами — не знаю. Люди меня подобра¬ли, отвели в больницу, что на старом руднике Ленина, там я переночевала, а утром на повозке меня отвезли в детдом Весёлые Терни. Отец с Васєй поступили работать в сельхозгруппу, начали что-то зарабатывать. В огороде подросла зелень, и пошла мама искать своих детей. Четыре месяца были мы в детдоме, а для родителей - вечность. Марусю и Степу быстро нашли, а меня искали долго. Я в детдоме была самой маленькой, меня все любили, стишки, песенки учили. Я до сих пор помню одну из них. Я окрепла, как соком нали¬лась. Приехал за мной подводой в детдом отец с Васей. Привезли домой, а там уже были Маруся и Степа. Степа - больной, худой, хо¬дить не мог и все ко мне: «Надичєк, Надичєк». А я – «Ти поганий, поганий», и убегала от него. Какая я была глупая! А Степа, мой братик родненький, такой умный был, такой смышлёный, способный мальчик, а какой короткий, мучительний выпал на его долю срок жизни! Отец работал в сельхозгруппе. Его снова забрали, всё допрашивали: в какой разведгруппе он был заброшен - и опять отпускали, Его освобождению помогли старые большевики, с которыми он рабо¬тал на шахте Орджоникидзе. Летом работал у себя в поле, а зимой шёл на шахту работать со своєй лошадкой коногоном. Одного из этих большевиков по фамилии Чуб я знала, разговаривала с ним. Он мне очень много рассказывал, как они работали с отцом. Он говорил, что отец мой был очень большим тружеником, та¬ких как он было мало. И рассказывал, что ему пришлось пережить, когда помогал освобождать отца. А главное - то, что мама его не просила о помощи, он сам, по своєму убєждению, принимал на себя всяческие оскорбления, угрозы, но доказывал, что мой отец ни в чём не виновен. И отца отпускали. Так отца забирали три раза. В четвертий раз его забрали в 1938 году. Чуб отцу и посоветовал, чтобы он бросал село и ехал жить на рудник Ленина. Дали отцу квартиру в землянке, мебели - никакой, да мы такого и слова не знали. Была там плита большая, мы, дети, на ней все спали, а отец с мамой спали на полку из досок (такая длинная лавка. Был стол, где учили уроки Вася, Вера и Маруся. Все учились очень хо¬рошо и работали, корове траву рвали и мешками носили, в «Забойщику» зарабатывали - людям огороды копали. В землянке жить было очень плохо, крыша была дырявая, на дворе - дождь, и в комнате - дождь. Мы подставляли всё что попало: тазики, тарелки, ведра, корыта. На дворе дождь перестанет, а в комнате ещё часа два капает. А потом под поликом, где спали отец с мамой, оказался родник, приходилось и день, и ночь выносить во¬ду. Выносили Вера, Вася и Маруся. Я и Степа были ещё маленькими. Весной, только потеплело, ночами ещё были заморозки, мы начали строить дом. К пєрвому мая стены были уже готовы. Отец с мамой простыли, поболели, мы сами валками закладывали потолок. Только начали обживаться - пришёл знаменитий 1939 год. Отца забрали (пришли ночью, мы спали на полу на соломе, покрытой дорожкой). Нас всех подняли, под нами всю солому переворошили, кни¬ги (учебники все разбросали. Что они искали - не знаю. Отца заб¬рали и увели. Утром мы узнали, что многих забрали в ту ночь, забрали и маминого брата дядька Степана. Мама через недельку ро¬дила Ниночку и с ней, спустя 7 дней после родов, уєхала в Днепропетровск искать отца. Ей удалось передать ему передачу. У мамы глаза не просыхали от слез. Что ей делать - одной с шєстерыми детьми? Я в том году пошла в первый класс. Вася пошел работать переписчиком вагонов, ночью работал, а утром - в школе, в восьмом классе. Вера с Марусей ходили в четвертый, Степа - во второй класс. Отец пришел с тюрьмы весь пухлый. За месяц до приходе отца, сосед Дудка побил Степу, его положили в больницу. Оказалась выбитой чашечка на колене. Нога вся вспухла, а лечили его очень плохо – «сын врага народа». Какие то взрослые больные научили Степу подать в суд, и повестки уже разнесли на суд, но тут пришел с тюрьмы отец, пошел и забрал исковое заявление. Сказал, что он и самому последнему врагу не желает побывать там, где был он сам. У Степы пошло заражение.